Константин Сергеевич терпеливо объяснял:
— Водокачка. Там вода.
— Водокачка? — переспросила Муза. — А она не упадет, а?
— Нет, зачем же ей падать? — улыбнулся Заслонов.
И вот подошел поезд.
Константин Сергеевич внес в вагон вещи, устроил семью. Иза тотчас же села к окну. В вагоне ей всё было ново, интересно. Она радовалась поездке. А Муза сидела с заплаканными глазами.
Томительно-медленно тянулись последние минуты. Раиса Алексеевна в сотый раз напоминала о том, чтобы Константин Сергеевич берегся, чтобы писал…
Он не отходил от девочек.
Раздался второй свисток.
Заслонов в последний раз обнял жену, крепко прижал к груди своих дорогих «бусенек».
Поезд уже тронулся.
— Папочка, поезд уже пошел! — с тревогой твердила сквозь слезы Муза. — Иди же скорей!
Она говорила одно, а думала другое: ей не хотелось, чтобы папа уходил от них, но в то же время она знала, — папа должен быть в депо.
Константин Сергеевич рванулся к выходу.
Он привычно-легко спрыгнул на полотно и стоял, глядя вслед всё быстрее и быстрее удаляющемуся вагону. Вот в окне высунулась русая головка Музы, мелькнула рука с платочком, а потом всё пропало.
Заслонов повернулся и быстро зашагал к депо.
VII
Как Женя ни пытался связывать проволокой ботинки, они развалились окончательно и с обеих сторон: с пятки и с носка. Конечно, если бы в них не играть в футбол, ботинки еще безусловно послужили бы, а так приходилось выбрасывать вон.
Работать же в депо без ботинок, когда кругом металл и тяжелые детали, было вовсе несподручно. Оставалось одно: надеть выходные, праздничные.
Женя так и решил. Он урвал утречком минуту и побежал домой переобуться.
С первого дня воины все деповцы жили на казарменном положении, и Женя впервые пришел домой.
Обрадованные мать, бабушка и сестра тотчас же принялись угощать его: поставили на стол молоко, приготовились жарить любимую Женей яичницу-глазунью.
Как ни отговаривался Женя, что он сыт, что в деповской столовой теперь кормят даже лучше, чем до войны, что ему некогда засиживаться — дорога каждая секунда, — всё-таки пришлось подчиниться.
Он переобулся, умылся и уже хотел сесть за стол, но это время на крыльце послышались шаги, и в квартиру постучались.
Женя распахнул дверь. В комнату вошли двое милиционеров — мужчина и женщина. Мужчина был лет тридцати пяти, женщина — моложе.
Бабушка, мать — Анна Ивановна, сестра — Катя и сам Женя смотрели с удивлением на непрошеных гостей: своих, оршанских, милиционеров они знали наперечет, а эти были совершенно незнакомые.
— Здравствуйте, товарищи! — козырнул мужчина. — Будьте добры, укажите нам дорогу на Красное. Мы милиционеры, ушли из Минска, который занят фашистами.
— Из Минска! — всплеснула руками Анна Ивановна.
— А на чем же вы приехали? — спросил Женя.
— Мы шли пешком, — ответил мужчина. А женщина только смотрела куда-то в сторону и как-то особенно сладко улыбалась.
— Садитесь же, пожалуйста! Отдохните с дороги! Минск ведь не близкий свет! — засуетилась бабушка.
Милиционеры стояли в нерешительности перед накрытым к завтраку столом.
— Садитесь, покушайте с дороги молочка, — предложила Анна Ивановна.
— Вот и яишенка готова, — несла бабушка на стоя сковороду с глазуньей.
Милиционеры переглянулись и сняли фуражки.
— Помойте руки с дороги. Вы же запылились! Мама покажи, где рукомойник! — обратился к матери Женя.
Милиционеры пошли за Анной Ивановной в коридор, где был рукомойник. Когда они вышли, Женя шепнул Кате:
— Беги в конвойную команду. Это шпионы.
Катя взглянула на Женю и, ни слова не говоря, юркнула в спальню.
Милиционеры, умыв руки, вернулись в комнату и сели за стол.
Бабушка и Анна Ивановна наперебой угощали путников и расспрашивали их о Минске, о войне.
Милиционеры расписывали ужасы бомбежек и пожара Минска, говорили, что не сегодня-завтра фашисты будут в Орше, что надо уходить.
Женя сидел возле милиционера, яичницы не ел, только пил молоко. Он плохо слушал, что говорят «гости», и ждал, когда же, когда придут красноармейцы.
И вот эта минута настала: дверь широко распахнулась и в комнату вошли четверо красноармейцев и лейтенант.
Бабушка и Анна Ивановна испуганно вскочили.
— Руки вверх! — сказал лейтенант, направляя на «милиционеров» наган.
Те послушно подняли руки вверх. Их заставили выйти из-за стола, обыскали, — кроме наганов в кобурах, другого оружия у «милиционеров» не оказалось.
Мужчина всё время ругался, доказывая, что это ошибка, что они милиционеры из Минска, и настаивал, чтобы тут же проверили их документы, но лейтенант не сдавался:
— Ступайте, там разберемся!
И обоих «гостей» под конвоем повели из дому.
Бабушка и Анна Ивановна были удивлены до крайности.
— Откуда ты взял, что это шпионы? — кинулись они к Жене.
— Видна птица по полету! Скоро узнаете, что я прав! — убежденно говорил Женя, собираясь уходить в депо.
— Женечка, а ты ведь так ничего и не ел. Съешь яишенки, вот осталась, — предложила Анна Ивановна.
— Что ты, мама! — вспыхнул Женя: — Чтобы я ел ту же яичницу, что и шпионы? Выброси ее вон!
— Верно, Женечка, верно! Я ее сейчас выкину в помойное ведро. А ложки кипятком ошпарю! — говорила бабушка, с брезгливостью собирая со стола.
Через час весь поселок знал: пол видом милиционеров оказались самые настоящие шпионы.
Женя был в депо героем дня. К нему подходили токари, слесаря, машинисты — просили рассказать, как он поймал фашистских шпионов.
Подошел и Заслонов.
— Почему они пришли к вашему дому? — спросил он.
— Дом Кореневых — самый крайний от поля — ответил за друга Леня Вольский.
— А как же ты, Женя, всё-таки догадался что это шпионы?
— Уж очень на них. Константин Сергеевич, всё было новенькое с иголочки. И сами говорят, — шли пешком из Минска. Это ведь двести девять километров, а на сапогах ни пылиночки. И лица не запылены, не усталые. Потом выговор: говорят по-русски чисто, но как-то очень уж старательно. А женщина эта сказала вместо «мед» — «миод». И самое главное, — очень они напуганы фашистами. Так советский человек не думает! Советский человек не боится фашистов! — горячо сказал Женя.
