за полтора часа на скоростной электричке. Предполагалось привлечь в Дубну 10 тысяч программистов, отработать все механизмы и затем начать тиражировать опыт в других российских регионах.
Один из участников рабочей группы вспоминает, что процесс сразу же пошел очень тяжело.
«Все понимали, что у Карачинскиого нет задачи „распилить“ и обмануть, у него и без Дубны все было в порядке с бизнесом. Проблема была в другом. У президента тогда „высокие технологии“ не ассоциировались с IT. Потребовалось приложить очень много усилий, чтобы объяснить, что „высокие технологии“ — не только ракеты и самолеты, это еще и другой очень большой сегмент производства. Два года мы пытались организовать поездку президента в Бангалор. Помог Михаил Погосян, гендиректор авиастроительной компании „Сухой“, которая построила в Бангалоре завод по сборке своих истребителей. Он пригласил Путина „перерезать ленточку“.
В конце 2004 г. Путин отправился в Дели с официальным визитом, заехал в Бангалор на завод, а затем на несколько часов заглянул и в IT-кластер. Вместе с ним тогда был и Карачинский. Президент был по-настоящему потрясен увиденным. Сказал: „Все, делаем“».
Сразу по прилете в Москву он дал указание тогдашнему министру по налогам и сборам Анатолию Сердюкову и главе МЭРТ Герману Грефу в течение двух недель подготовить предложения.
«Прошел месяц, — вспоминает Карачинский. — Я уехал в отпуск. В январе мне позвонили и велели через неделю быть в Новосибирске, где должно было состояться совещание по нашему вопросу».
Один из участников этого совещания вспоминал, что Владимир Путин страшно кричал на Сердюкова и Грефа за то, что ничего не было сделано. На подготовку предложений им был дан еще месяц.
Совещание в Новосибирске стало началом конца «Русского центра программирования». «Герман Греф жестко вмешался в процесс, — вспоминал один из чиновников, знакомый с ситуацией. — Он как либеральный фундаменталист-рыночник сказал, что мы задумали развивать отдельные отрасли, а это не по-либеральному, так не полагается, надо создать механизм универсальной поддержки экономики. И выдвинул контрконцепцию „особых экономических зон“. Сотрудники Грефа выудили откуда-то старый законопроект, который готовился под промышленную автосборку в Калининграде. Концепция подходила для крупных промышленных компаний, но совсем не годилась для IT-производств».
Тем не менее законопроект был утвержден и принят. В России началось создание закрытых территорий, резидентам которых предлагался пакет льгот. На развитие инноваций должны были работать четыре технико-внедренческие зоны: в Дубне, Томске, Зеленограде и Санкт-Петербурге. Их резидентам предлагались нулевые налоги на имущество, землю, транспорт, снижение до 20 % ставки налога на прибыль, предусматривалось снижение до 14 % ставки единого социального налога. На создание инфраструктуры ОЭЗ из бюджета было выделено более 40 млрд руб. Планировалось, что до конца 2010 г. государство потратит на это проект еще примерно 180 млрд.
Программа универсальной поддержки экономики, придуманная Грефом, развивалась ни шатко ни валко, несколько раз менялись управляющие проектом. В конечном счете Федеральное агентство по управлению ОЭЗ было ликвидировано, а его полномочия переданы в МЭРТ. Как писали эксперты Института экономики переходного периода, «общеэкономический климат настолько неблагоприятен для инноваций, что создание закрытых территорий не может улучшить условия для инновационной деятельности. Кроме того, у резидентов зон нет весомых экономических стимулов заниматься технологическими инновациями» [9].
«В Дубне на средства из бюджета построили бизнес-центр, конгресс-центр, спорткомплекс с бассейном — эдакую „потемкинскую деревню“, — говорил мне Карачинский. — Но никакого Русского центра программирования, конечно же, не получилось. Людям просто негде было жить. В концепции ОЭЗ не было прописано самого главного — механизма приобретения доступного жилья. Потому запустить процесс интеллектуальной миграции не получилось».
С тех пор Анатолий Карачинский охладел к идее «перевоспитания» российского рынка в целом и полностью сосредоточился на развитии собственного бизнеса, который в итоге обошелся без Дубны. В 2005 г. холдинг IBS первой из российских IT-компаний провел частное размещение своих акций, по итогам которого акционеры выручили 109 млн долл.
Дочерняя компания IBS — Luxoft открыла свой центр по разработке программного обеспечения в Украине, потом настал черед Румынии, Вьетнама, Сингапура. K 2010 г. общая выручка холдинга достигла 500 млн долл. По всему миру на IBS работало 7500 человек.
«Там проще, — объяснял Карачинский. — Нам всячески помогают, ведь мы создаем рабочие места».
Но бизнесмен по-прежнему считает, что русские программисты, которые, к слову, написали большую часть софта для проекта Boeing 787 Dreamliner, — одни из лучших в мире.
Все хорошо и у Индии, которая занимает уже до 70 % мирового рынка офшорного программирования. В индустрии работает 2,5 млн человек, капитализация сектора выросла до 71 млрд долл. и составляет на сегодня 16 % индийского экспорта и 5,8 % индийского ВВП.
В России же тем временем продолжались упорные попытки по-своему приладить к недружелюбному экономическому ландшафту успешные иноземные конструкции. Образно говоря, «мыши кололись, плакали, но продолжали грызть кактусы». В 2006 г. правительством была принята Целевая федеральная программа строительства технологических парков.
У специальных площадок, на которых были бы объединены исследовательские институты, промышленные лаборатории и офисные центры, была простая, как у валенка, задача — создание новых бизнесов на основе новых знаний в области биомедицины, нанотехнологий, приборостроения и IT.
Авторы программы справедливо надеялись, что новые компании, взращенные в 12 технопарках по всей России, до 2010 г. смогут произвести продукции и окажут услуг на 3 млрд долл. и с лихвой окупят 1 млрд долл., потраченный государством на создание инфраструктуры технопарков.
Депутат Государственной думы Илья Пономарев в то время в ранге советника замминистра связи руководил проектным офисом по созданию технопарков.
«Проект „города-сада“ для программистов в Дубне хоть и не удался, тем не менее сыграл важную роль, — вспоминал Пономарев. — Он привлек внимание к теме высоких технологий. Стало очевидным, что технико-внедренческие зоны не годятся для создания новых инновационных компаний. Это территориально замкнутые образования за колючей проволокой, где все управляется государством, все ему принадлежит, и соваться в них частному инвестору неинтересно. Потому команда Леонида Реймана стала лоббировать программу технопарков»[10].
Предполагалось, что федеральный центр и регионы на паритетной основе профинансируют создание инженерной инфраструктуры на государственных земельных участках, после чего передадут их для возведения объектов технопарков частным инвесторам.
Налоговые послабления для компаний — резидентов технопарков предусмотрены не были. Планировалось, что стартапы будет привлекать в технопарки не только дешевая аренда и интеллектуальная среда, но и доступ к специальным сервисам. Резидентам обещали консалтинговую, юридическую поддержку, но самое главное — помощь в поиске инвесторов и продвижении продукции на международные рынки.
Технопарки должны были привлечь к сотрудничеству венчурные фонды. Финансовым гарантом государственной поддержки должен был выступить создаваемый по инициативе Леонида Реймана венчурный фонд «Росинфокоминвест», который на паритетной основе с частными инвесторами финансировал бы проекты. В 2007 г. в капитал фонда государство внесло 1,45 млрд руб.
«Мы успели поработать ровно год, — вспоминает Илья Пономарев, — потом поменялось руководство Минсвязи. Новые люди явно не были заинтересованы в проекте и, по сути, его „прибили“. Чтобы технопарки могли развиваться самостоятельно и помогать начинающим компаниям, мы предлагали строить там жилые объекты и за счет их продажи или сдачи в аренду формировать фонд поддержки инновационных проектов на „посевной“ стадии. Руководство Минсвязи сказало решительное нет. Без этого технопарки превращались в просто хорошие девелоперские проекты».
За три года на развитие технопарков было направлено из бюджета около 5 млрд руб. Весной 2009 г. в регионы отправилась правительственная комиссия с целью выяснить, как используются эти средства. «Оказалось, что спустя три года после принятия федеральной целевой программы большинство технопарков все еще находилось в стадии разработки и согласования проектно-сметной документации, а в
