свернуто.
В результате до 1923 года французы изготовили всего десять танков типа «2С». Их вооружение состояло из 75-миллиметрового орудия и нескольких пулеметов и размещалось в двух башнях — орудийной впереди и пулеметной на корме, а также бортовых амбразурах. Будучи по меркам 1917 года достаточно прогрессивной машиной, к началу тридцатых годов танк уже полностью устарел как морально, так и технически. Неудачное расположение двух башен в одном ярусе, исключавшее круговой обстрел, огромные размеры машины, низкие проходимость и надежность сделали бы его на относительно современном поле боя легкой мишенью.
Однако принять участие в боевых действиях Второй мировой они не успели — Франция капитулировала, когда тяжелые многобашенные танки, сведенные в третий батальон 511-го полка, еще двигались на фронт по железной дороге. Там их через несколько часов и уничтожила немецкая авиация. По другой версии, экипажи сами подорвали свои неуклюжие восьмидесятитонные (!) танки, потому как сгрузить их с железнодорожных платформ не было никакой возможности.
Английский «Индепендент» был более рациональным и легким. При весе в тридцать две тонны он мог развивать максимальную скорость в 32 километра в час. Вооружение «Независимого» располагалось в пяти башнях. Размещение всех пулеметов в четырех однотипных башенках, сгруппированных вокруг главной башни кругового обстрела с 47-миллиметровой пушкой, значительно увеличивало гибкость огня и позволяло нацелить на один объект как минимум два пулемета и орудие. Но «Независимый» так и остался прототипом, на вооружение его не приняли. Однако сама концепция оказала заметное влияние на дальнейшие разработки тяжелых и средних танков.
Кстати, такая же компоновка, правда с усиленным вооружением, была и у советского тяжелого танка Т-35. В итоге «сухопутные крейсеры Сталина» стали единственными серийными машинами подобного класса. Всего был выпущен шестьдесят один танк Т-35.
— Ну, как там ремонт?
— Нормально, товарищ капитан, — лейтенант Горелов кивнул на почти вбитый в сочленение траков палец.
— Как закончишь, перегрузите вместе с лейтенантом Кононенко боекомплект.
— Есть, товарищ капитан!
— Разрешите выполнять?
— Действуй.
Николай Горелов принялся «действовать» кувалдой, вгоняя стальной штырь в проушины сочленений стальных траков. От каждого молодецкого удара стальной палец входил все глубже, пока наконец молот не стукнул по торцам траков.
— Готово! Что-то упарился я… — Горелов вытер пот со лба.
— Упарился он… Эх, молодежь, молодежь… — проворчал старшина в промасленном комбинезоне и полез на крышу моторно-трансмиссионного отделения.
Он почти полностью скрылся в двигательном отделении, позвякивая гаечными ключами, отвертками и другими инструментами. Степан Никифорович Стеценко вместе с механиком-мотористом Сергеем Лазаревым принялись колдовать над двигателем.
А Николай Горелов вместе со своим закадычным другом Олегом Кононенко принялись перегружать боекомплект. Всего на две малые пушечные башни приходилось двести двадцать шесть снарядов. Из них поровну — сто тринадцать бронебойных и осколочно-фугасных. По приказу капитана Корчагина в переднюю башню было перегружен дополнительный боекомплект из полусотни бронебойных снарядов, а Горелов «поделился» с другом пятьюдесятью осколочно-фугасными.
Объяснил свое решение капитан Иван Корчагин просто: «Коля, ты — основная защита нашего танка при лобовой атаке. Твоя „сорокапятка“ сможет подбить вражеские танки, если начнется… А Олег будет прикрывать нас с тыла осколочно-фугасными!» Определенный резон в словах ветерана-танкиста, который успел повоевать и на Халхин-Голе, и год назад в Освободительный поход на Бессарабию и Буковину, был. Николай Горелов больше помалкивал и подмечал подобные тонкости, правильно кумекая, что для дела полезно. Как прицелиться лучше, как стрелять быстрее и точнее. Кстати, даже тут своя определенная хитрость была: бронебойный снаряд его полуавтоматической «сорокапятки» был мощнее. И поэтому механизм орудия работал штатно. А при стрельбе осколочными, из-за меньшей длины отката, полуавтоматика работала лишь на четверть — затвор закрывался автоматически после заряжания пушки, но вот открывать его и выбрасывать стреляную гильзу приходилось вручную. А это — драгоценные секунды, которые в бою порой стоят жизни всему экипажу.
Николай Горелов аккуратно укладывал каждую бронебойную болванку в боеукладку передней башни. Развернувшись с трудом в узком боевом отделении, он глянул на лежащие особняком бронебойно- подкалиберные. Каждый из этих унитарных патронов[1] он получал на полковом складе боеприпасов под роспись. Снаряд с сердечником из карбида вольфрама был наиболее сильным средством борьбы с бронированными целями противника.
Бережно уложив снаряды, Николай вылез из башни. Его стрелок, с которым они делили тесное пространство башни, наоборот — нырнул внутрь. Ему еще предстояло проверить свой пулемет.
— Толя, держи снаряды к пушке главного калибра!
— Подавай!
Молодой пулеметчик главной башни Сенька Голубев передавал унитары радисту. Иван Матвеев, он же — заряжающий 76-миллиметровой пушки КТ-28, укладывал осколочно-фугасные и шрапнельные снаряды. Бронебойные снаряды, в принципе, к этой пушке тоже должны были быть. Но капитан Корчагин приобрел немало седых волос в общении с зампотыла, но так и не увидел в боекомплекте своих танков долгожданных бронебойных снарядов. Кроме того, болванки имели весьма низкую начальную скорость и явно недостаточную бронепробиваемость. Так что приходилось рассчитывать на то, что есть.
Работа всех одиннадцати танкистов из экипажа «сухопутного крейсера» продолжалась. Машина была большой, и нужно было успеть сделать все до того, как командир снова взмахнет красным флажком, командуя всем: «Полный вперед»! Наконец все механизмы были «перебраны», снаряды ко всем трем орудиям и патронные диски к пулеметам уложены на свои штатные места, приборы проверены.
— Ну что, честной народ, пора бы уже и пообедать!.. — выразил общее настроение старшина Стеценко.
— Замаскировать машину, — приказал капитан Корчагин. — А об обеде я распоряжусь.
— Вот это дело!
Экипаж нарубил в подлеске веток и даже несколько молодых деревьев и укрыл под ними боевую машину. Предосторожность была явно нелишней — весь день над Яворовским лесом, где расположились танки 67-го танкового полка 34 дивизии 8-го Механизированного корпуса, то и дело мелькали в легких кучевых облаках самолеты. И явно не наши… Как на грех, зенитного прикрытия не было, равно как и наших «ястребков». Командирам и летчикам приграничных аэродромов был отдан строжайший приказ: «На провокации — не реагировать»!
— Все летают и летают… — проворчал старшина, уплетая наваристую кашу с тушенкой из котелка.
Сочный украинский борщ подкрепил силы экипажа, а теперь можно было и поговорить.
— Что-то заваривается здесь, — неопределенно ответил Иван Матвеев. — Эх, пострелять бы!.. А то, чую, для моей пушечки и целей не останется, как погоним немчуру обратно. «Гремя огнем, сверкая блеском стали!», «Малой кровью и на чужой территории!»
Николай Горелов глянул на старшину. Тот ничего не ответил на реплику башнера, только еще сильнее застучал ложкой по котелку. Лейтенант знал, что Степан Никифорович Стеценко воевал с белофиннами. Говорить об этом он не любил, но по всему было видно, что зимняя кампания 1940 года была не такой удачной, как об этом писали в газетах или говорили по радио. Во всяком случае, капитан Корчагин из всего экипажа прислушивался к мнению этого крепкого крестьянского мужика, который в своих натруженных широких ладонях держал рычаги управления «сухопутного крейсера».
— Ваня, ты бы не шибко-то ухарствовал… — рассудительно ответил Николай.
