потому повторю вкратце. Я не имею ни малейшего желания на ней жениться. Не спорю, она хороша собой, однако у меня другие планы. И единственное, чем я могу вам помочь, если не удастся разобраться самому, – это оплатить услуги хорошего юриста, который сумеет опротестовать завещание. Мое присутствие должно ускорить дело, а не затормозить его. Я еще надеюсь возвратиться в Париж к самым важным для меня приемам. Понимаете, о чем я?
– Думаю, да, – ответил Мишель и переглянулся с сестрой.
Родственники казались растерянными, но не слишком: за прошедший месяц они явно успели смириться с возникшими проблемами и даже с возможностью того, что решить их не удастся. Виконт понимал, Сабрина говорила ему правду: без хороших денег этот дом не удержишь. Пока Мишель де Греар может пользоваться своим состоянием – той его частью, которой распоряжался при жизни отца, как его наследник, – однако адвокаты не дадут ему запустить руки в основные средства. Содержания хватит до окончания назначенного отцом срока. А что потом?
– Послушайте, – произнес виконт уже мягче и глотнул еще вина, надо признать, превосходного, – вы должны понимать, как эта история огорчила меня. Мне нет необходимости заниматься решением ваших дел, и только лишь моя добрая воля и желание, чтобы как можно меньше людей было втянуто в это, сподвигли меня приехать сюда. Вы должны как следует сие осознать.
Было интересно смотреть на лицо Мишеля: казалось, молодой человек постоянно рассчитывает что-то в уме. Сначала Сезару помстилось, что де Греар столь же прямолинеен, как сестра, однако, похоже, нет. У Мишеля был цепкий взгляд уже оперившегося и попробовавшего летать птенца, который научился прикидывать, как бы спланировать поудачнее. Виконт чуял в нем ум, скрытый за растерянностью (возможно, показной, возможно, нет), и не спешил сбрасывать со счетов. Молодой де Греар удивлен, это да, но вот что послужило причиной его удивления – несправедливость отца или нежданный приезд титулованного гостя?
Произнося резкие речи, Сезар проверял собеседника на прочность; и тут же выяснилось, что таковая у него имеется. Положив ладонь на руку сестры, Мишель ответил:
– Сударь, нет необходимости намекать, как мы вам обязаны…
– Я не намекаю. Я говорю напрямую. И если честно, вы пока не обязаны мне ничем. Я ничего не сделал, лишь приехал сюда, но надеюсь, довольно скоро уеду. Хотя мы с вами и состоим в родстве, Греар, это не означает, что…
– Сударь! – Мишель перебил его, и Сезар даже восхитился дерзостью юноши. – Я просил сестру умолять вас о помощи ради нее самой. Если вы не готовы оказывать эту помощь, мы оставим вас в покое. Вас никто не удерживает здесь; езжайте, если не желаете нас видеть.
Виконт усмехнулся.
У котенка есть зубы. Ладно. В конце концов, Мишелю де Греару не меньше двадцати пяти; сам Сезар в двадцать пять уже вовсю носился по Парижу в погоне за сомнительными тайнами.
И все же что-то его тревожило. В семье недавно понесли тяжелую утрату, однако осиротевшие наследники в трауре не ходят – и если блеклое платье мадемуазель де Греар еще можно счесть данью традициям, то расшитый костюм господина де Греара таковой не назовешь. Сабрина была печальна, эта печаль пронизывала ее настроение, словно красная нить; Мишель же смотрелся так, точно не потерял отца месяц назад. Конечно, многие люди умеют скрывать горе, но Сезару почему-то казалось, что после смерти старика душевное состояние его сына почти не изменилось.
Впрочем, не следует делать поспешных выводов.
– Вы прогоняете меня? – осведомился виконт мягко.
Сабрина с ужасом посмотрела на брата.
– О, Мишель! Его светлость так любезно согласился разобраться в завещании. Он нам поможет…
– Вы ведь не собираетесь жениться на моей сестре, не так ли? – игнорируя ее слова, спросил де Греар у виконта.
– Нет, не собираюсь. Во всяком случае, сейчас. Но ваш отец, по всей видимости, полагал, что соберусь. Вы не знаете почему?
Мишель покачал головой; он как-то сразу обмяк.
– Нет. Это стало для нас полной неожиданностью. Когда Шампель прочитал завещание, я, признаюсь, ушам своим не поверил. Попросил прочесть еще раз, а потом показать мне документ. Там все верно, и стоят подписи отца и двух свидетелей. Конечно, иногда мы упоминали ваше имя, только вот ни разу это не было… скажем так… всерьез.
– Приятно слышать, что вас забавляло мое наличие.
– Ах, виконт! – укоризненно воскликнула мадемуазель де Греар.
– Я шучу, сударыня. И что же?
– Я думаю, он не имел права составлять такое завещание. – Мишель нервно потеребил шейный платок, булавка отбросила злые бриллиантовые искры. – Отец любил нас! Он обожал Сабрину и всегда говорил, что я достойный его наследник. И вдруг такие условия, такое… пренебрежение нами.
«Он расстроен поступком отца, – подумал виконт, глядя на порозовевшие щеки господина де Греара – блондины легко краснеют. – Или зол на него. Или гневается. Или все вместе. Он действительно не знает, почему завещание было составлено подобным образом, или же это игра?»
На своем веку виконт повидал немало мошенников. Иногда ими оказывались личности с ангельской внешностью, личности простоватые и вызывающие доверие, личности, о которых никто никогда не подумал бы, будто они способны на обман или что-то еще похуже. Но брат и сестра де Греары походили на Гензеля и Гретель, блуждающих в лесу после того, как птицы склевали крошки, указывавшие путь к дому. Помнится, в той немецкой сказке имелся пряничный домик в чаще и злая ведьма, да и отец поступил не лучшим образом, заведя детей в лес. Мьель-де-Брюйер вполне годится на роль домика, а вот ведьма кто?
– Я не чувствую себя в состоянии вести подобные разговоры с дороги, – сказал виконт, – к тому же мадемуазель де Греар уже посвятила меня в эту историю, а с мэтром Шампелем побеседовать сегодня не удастся. В таком случае я направляюсь к себе отдыхать. Надеюсь, кровать достаточно мягкая.
Он поднялся и вышел, не дожидаясь, скажет ли кто-нибудь что-то; уходя, Сезар расслышал тихий вопрос Мишеля:
– Боже, Сабрина! Как ты терпела его столько времени?
– Это было непросто.
Виконт улыбнулся.
Комнату ему отвели прекрасную, может быть, и вправду самую лучшую. Окна выходили на море и сад, и располагалась она в восточном углу дома, так что обзор открывался замечательный. Кто-то – по всей видимости, Филипп – уже разобрал вещи виконта и распахнул окна, а потому в спальне стоял крепкий запах йода и хвои. Еще пахло старым деревом и совсем немного – пылью; тусклое зеркало на туалетном столике отражало комод с покрытыми лаком дверцами, по которым струились еле заметные трещинки; турецкий ковер с абстрактным узором вольготно раскинулся на полу, как большой утомленный пес. Сезар прошел по комнате, осматриваясь, а затем через узкую дверь шагнул на крышу террасы и остановился у перил. Ветер тут же взъерошил волосы, забрался в рукава. Появилось знакомое чувство, словно видишь сон и летишь; стоит оттолкнуться – и воспаришь с земли, вознесешься к крохотным белым облакам, наползающим из-за горизонта. Обычно Сезар не страдал подобными глупостями, однако сейчас он чувствовал себя одиноким в этом уголке земли. Все здесь принадлежало Богу – скалистые берега, пенное море; все двигалось и дышало под Его рукой. Когда виконт был в Крыму, то рядом находилась армия – огромный неповоротливый зверь, никогда не оставляющий тебя наедине с самим собой. А здесь… здесь, пожалуй, иначе дышится, и мир кажется иным.
Да он и стал иным, подумал Сезар. Обратной дороги нет и никогда не было, миг ускользает, чтобы смениться следующим, и однажды эти мгновения закончатся. Как он их проживет? Что сделает? Ему нужно подумать об этом, а он теряет время, занимаясь совершенно не своим делом. Внезапно разозлившись, виконт возвратился в комнату.
Он уже снял сюртук и развязывал шейный платок, когда появился Филипп. Камердинер тащил тазик с горячей водой, который и водрузил на табуретку.
– Ужин в половине восьмого, капитан.
– Филипп, – сказал виконт, в кои-то веки его не поправив, – как у тебя с возведением напраслины?
