Пожалуй, с этим амхарцем еще мог сравниться один грек — из прошлого… учитель Кифы… но тот грек был мертв, и вообще… раз и навсегда отрекшийся от своего прошлого Кифа не хотел об этом вспоминать.
— Господь просто обязан покарать этого еретика, — фальцетом произнес рядом стоящий кастрат- епископ Северин, — как уже покарал он Анастасия…
Кифа вздрогнул, но тут же взял себя в руки. Перешедший дорогу сильнейшим людям Церкви Анастасий умер от насланного Господом внезапного воспаления кишок — сразу после дружеского ужина с Кифой. Эта картина и теперь стояла перед глазами: крупный сильный мужчина воет от нестерпимой боли, извергая ртом только что съеденное, затем то, чем он отобедал пару часов назад и, в конце концов, дерьмо.
— Я тебе точно говорю, Кифа, — напряженно произнес епископ, — если Господь этого Симона не остановит, он еще и «Экстезис» нам навяжет.
Кифа досадливо крякнул. Обиднее всего было то, что он превосходил этого варвара силой духа во много раз. Да, Симон знал кое-какие «секреты ремесла» и вполне мог, сунув лавочнику одну монету, убедить его, что тот получил две. А для того, чтобы разрушить навязанное подчинение, большого ума и не требовалось, — всего-то хлопнуть в ладоши и перевести внимание на себя. И все-таки Кифа проигрывал — на каждом диспуте.
— А если «Экстезис» будет принят, ни Генуе, ни Венеции не устоять, — все ныл и ныл епископ, — Ираклий всех под себя подомнет.
Кифа задумчиво кивнул. Хуже того, если купцы поймут, что рекомендованные ими делегаты не сумели повернуть Собор в правильную сторону, кое-кого из них тут же постигнет кара Господня — вплоть до собственных выблеванных кишок. Аптекари в Генуе были хорошие.
— Ты прав, Северин, — вздохнул он, — Господь этого еретика обязательно покарает… я так думаю, в ближайшие сутки.
Симон вышел из храма вслед за Ираклием, однако пришлось ждать: к императору тут же подошли выразить преданность четверо крепких, как на подбор, иноземных братьев-купцов, только что купивших огромное поместье — совсем недалеко от столицы.
— Хвалю, — кивнул император, — рад, что вы верите в Кархедон.
Стоящего в свите эконома экзарха перекосило, и он — от греха подальше — тут же отвернулся. В последние двадцать восемь лет небеса не баловали Ифрикайю[14] дождями, реки зарастали, берега озер начали покрываться горькой солью, урожаи зерна сократились, и только маслина удавалась, как и прежде, — на славу.
— Главное, чтобы крестьяне вас приняли, как истинных господ, — лукаво улыбнулся Ираклий. — Надеюсь, вам уже рассказали о местных… традициях? Здесь надо быть поосторожнее…
— Управимся, — дружно закивали братья, — и не таким уздечку надевали…
Ираклий рассмеялся, пожелал купцам удачи, запрыгнул в колесницу и… впервые за много лет не встал за вожжи сам, пригласил гвардейца.
— Садись, амхарец, — хлопнул он по дощатому, обтянутому узорчатой кожей сиденью, — у нас долгий разговор будет.
Симон кивнул, забрался в колесницу и, зная, что речь пойдет о варварах, быстро перебрал в памяти все местные племена. Он мог рассказать все и обо всех. Однако Ираклий огорошил.
— Расскажи мне об Абу Касиме. Говорят, что ты его видел, — еще при жизни…
Симон растерянно хмыкнул и, собираясь с мыслями, глянул назад. Светло-розовая в свете заходящего солнца личная конница императора уже тронулась, обошла колесницу с обеих сторон, однако держалась на расстоянии — дабы не пылить Ираклию в лицо.
— А что тебе до Мухаммада? — назвал он Абу Касима его наиболее известным именем.
Император сосредоточился.
— Это правда, что он — пророк?
Симон криво улыбнулся и покачал головой.
— Хороший вопрос.
— Так отвечай.
Симон уставился в огненную полосу закатного горизонта и замер. Мухаммад ему понравился сразу, и это было плохо. Очень плохо.
— Да, он пророк, — нехотя выдавил Симон.
— А что так невесело?! — хохотнул Ираклий. — Тебе-то что огорчаться?
— Я не люблю пророков, — мотнул головой Симон и тут же понял, что придется объяснять, почему, — ты же знаешь, я — гностик…
— Ты хитрая лиса, — хмыкнул Ираклий, — я даже думаю, никто не знает, кто ты на самом деле.
Симон промолчал. Это было так.
Почти так.
«Да, можно сказать, практически никто…»
— Но меня интересуешь не ты, — оборвал его размышления Ираклий, — мне важен Абу Касим, и я хочу знать, почему ты считаешь его пророком.
Симон, чтобы заходящее солнце не било в глаза, прищурился.
— Он летал в Небесный Иерусалим. Ну, и… сердце ему архангелы открыли.
— Этого мало, — непреклонно мотнул головой Ираклий, — ты, я уверен, тоже в Иерусалим[15] не раз и не два летал, но ведь ты не пророк.
— Нет, — признал Симон.
Ираклий приложил руку ко лбу козырьком, и они оба уставились на тонущее за краем земли солнце. И лишь когда уходящее солнце выпустило свой последний нежно-зеленый луч, Симон сказал главное.
— Пророк это, прежде всего, посланник Бога. А Мухаммад, безусловно, Его посланник.
Наступила тишина, прерываемая лишь цоканьем копыт и бренчанием сбруи.
— Тогда может повернуться по-всякому, — тоскливо проронил Ираклий.
Симон медленно повернулся к императору. Таким он его еще не видел.
— Что стряслось, Ираклий?
Император на мгновение ушел в себя — так, словно решал, быть ли ему искренним до конца, и было видно: что-то решил.
— Нас ждет война с курейшитами[16], — сосредоточенно произнес он, — большая война…
Симон удивленно поднял брови. Он знал курейшитов: богаты, сильны… но чтобы воевать с Византией, не хватило бы всех денег и всех армий Ойкумены! А главное, курейшиты, как большинство приморских аравитян, жили торговлей. Для них такая война стала бы самоубийством!
— Никто не рискнет напасть на Византию, — замотал он головой. — Тем более аравитяне.
Император горестно усмехнулся.
— Они уже пересекли Пролив[17]. И уже вошли в Эфиопию.
— Вон, вон! Еще один пошел! — закричали воины, тыкая пальцами в исчезающую на линии горизонта фигуру всадника, и Амр ибн аль-Ас приподнялся в стременах и проводил чужого посыльного долгим внимательным взглядом.
Имперские гонцы сообщали о продвижении его небольшой армии каждые несколько часов: круглосуточная почтовая служба у Ираклия работала отменно. Как и предупреждал Хаким — еще месяц назад.
— Ты обезумел! — орал в лицо Амру племянник первой жены Пророка. — Я не позволю тебе втянуть нас в эту войну!
— Война уже началась, — отодвигал обветренное лицо Амр, — ты знаешь это лучше других. И Византия не собирается ее прекращать.
— Слушай меня, — яростно ухватил его за одежду Хаким, — если ты думаешь, что племя курейш может одолеть Византийскую империю…
