собой, я думаю, обойдемся без отчеств. У нас, если вы успели заметить, принято без церемоний.
«Иногда даже чересчур без церемоний», — подумал Данилов, пожимая руку Чернова.
Внимание Данилова привлек стоявший на столе четырехрозеточный удлинитель, утыканный зарядными устройствами.
— Аккумуляторы заряжаю, — прокомментировал Чернов. — Плеер, фотоаппарат, фонарик… Батареек не напасешься. Начмед однажды увидел — выговор мне влепил.
— За что? — Данилов занялся раскладкой своего «суточного пайка» — бутерброды и банку шпрот (теплые шпроты — такая гадость, хуже вашей заливной рыбы!) убрал в холодильник, а пачку овсяного печенья — в шкафчик.
Для разогревания или даже приготовления еды в ординаторской имелась микроволновка, но Данилов на дежурствах привык питаться максимально просто, по принципу: «взял, откусил, положил и побежал работать дальше». Какой смысл тащить из дома в судках или банках обед из трех блюд и разогревать его или же связываться с готовкой на работе?
— За нарушение норм электробезопасности — эксплуатацию нелегального оборудования. Скинуться на электрический чайник и нещадно его эксплуатировать — это завсегда пожалуйста, а зарядку нельзя. Я попытался ему объяснить, что зарядки абсолютно пожаробезопасны, тем более что подключаю я их через качественный сетевой фильтр, но он и слушать не стал. Теперь я принципиально заряжаю аккумуляторы только на работе — хоть частично компенсирую материальные потери.
— Какие? — Данилов подошел к столу и просмотрел титульные листы историй болезни; знакомых пациентов не было — за время его отсутствия контингент обновился полностью.
— Неполученные премии. У нас жестко — получившие выговор на квартал лишаются всех премий, даже юбилейных.
— Жестко — это когда на год, на весь срок действия выговора, — сказал Данилов, вспомнив порядки на «Скорой».
— Если у нас за выговор будут лишать премий на год — все поувольняются нахрен. — Чернов включил чайник. — Побалуемся чайком до пятиминутки? У меня есть совершенно уникальный чай, который можно заваривать семь раз и всякий раз получать новый вкус!
— Я лучше кофе, — поспешил отказаться Данилов.
— Увы, вы не ценитель, — констатировал Чернов, но настаивать не стал.
Заварив чай, судя по цвету получившегося напитка — раз в пятый, если не в седьмой, Чернов начал рассказывать Данилову про больных.
— Минасян у нас впервые, кетоацидотическая кома, спасибо поликлиническому эндокринологу. Сейчас сахар одиннадцать, в сознании, уже хочет выписаться домой. Вы, кстати, в курсе, что мы никогда не выписываем больных из реанимации по собственному желанию? Переводим на отделение, и пусть они там разбираются.
— В курсе.
— Если эндокринологи будут вас доставать, шлите их… подальше.
— А чем они могут доставать?
— Вопросами и указаниями, чем же еще? — Чернов удивленно посмотрел на Данилова. — Второй диабетик у нас Петяева, переводом из отделения с нарушением мозгового кровообращения. Невропатологи смотрели дважды — в отделении и у нас. На сегодня я их тоже вызвал. Если будут доставать, то…
— И невропатологов тоже? — улыбнулся Данилов.
— Вы что — первый день в реанимации?! Нас достают все, кроме патологоанатомов. Тех мы сами достаем. Парадокс — мы всех вытягиваем, латаем все дыры, исправляем ошибки, и нам же больше всех достается…
Больные отошли на второй план — до появления начальника отделения Чернов рассуждал на тему «кто больше всех работает, того больше всех пинают», а Данилов, которому подобные монологи о вселенской несправедливости успели надоесть еще в интернатуре, самостоятельно знакомился с историями болезни, даже не затрудняясь притворяться, что он слушает. Люди, вещающие столь самозабвенно, не нуждаются в том, чтобы их слушали, им достаточно одного лишь присутствия слушателя, ведь на самом деле они говорят-проговаривают только для себя. Сами задают вопросы и сами же на них отвечают, ведь нет ничего увлекательнее, чем беседа с самим собой.
— Кто о чем, а вшивый о бане! — прервал монолог Чернова Роман Константинович. — Виктор, кто тебя на сей раз обидел?
— Я сам кого хочешь обижу! — вскинулся Чернов. — Порву не глядя.
— Скорее заболтаешь до смерти, красноречивый ты наш! — перебил начальник. — Надеюсь, что ты уже выговорился и доложишь о больных по существу, без философии.
В ожидании «большого» обхода с начальником отделения и сдающим дежурство Черновым Данилов начал свой «маленький» обход — знакомство с больными плюс оценка основных показателей. Отделение было загружено по полной — семь человек. Как везде принято, шестикоечное отделение на самом деле имело девять коек — шесть основных и две резервных, стоявшие в зале, и однокоечный бокс с тамбуром и санузлом. По идее бокс предназначался для пациентов с инфекционными заболеваниями, на деле это была реанимационная вип-палата с непременным телевизором на потолочном кронштейне.
На шум у входа в отделение Данилов поначалу не обратил внимания. Каталка не громыхала (по идее медицинская каталка на резиновых колесах должна катиться бесшумно, но это только по идее), значит, никого не привезли. Но вскоре громкость разговора увеличилась, и по доносившимся обрывкам фраз Данилову стало ясно, что кто-то настойчивый и непреклонный хочет видеть доктора. Для общения врачей с родственниками больных установлены специальные часы — с тринадцати до четырнадцати и с восемнадцати до девятнадцати, но не все могут приехать в это время, да и мало ли какая может случиться нужда?
Данилов подошел к двери. Медсестра Наташа обернулась, сделала круглые глаза, сигнализируя о том, что общаться с женщиной, стоящей по ту сторону «границы» — порога реанимационного отделения, непросто.
— Идите работайте, Наташа, я поговорю, — сказал Данилов.
Он вышел в коридор, закрыл за собой дверь и представился молодой брюнетке в строгом светло- сером деловом костюме:
— Дежурный врач Данилов. Слушаю вас. Если можно, потише, здесь все-таки реанимация.
— А другой доктор, лысый такой и в очках? — понизив голос, спросила женщина.
— Он на конференции, вернется минут через десять-пятнадцать, можете подождать его здесь.
— Нет, я тогда лучше с вами! — Словно боясь, что Данилов уйдет, женщина схватила его за руку. — У меня всего один вопрос!
— Слушаю вас, — повторил Данилов, мягко высвобождая руку. — Только сначала представьтесь, чтобы я знал, с кем имею честь…
— Я племянница Зявкина, которого вчера перевели к вам из пульмонологии.
Зявкина Данилов уже осмотрел.
— А звать вас как?
— Марина.
— Могу вас, Марина, немного обрадовать — статус купирован, скорее всего, ваш дядя сегодня вернется в отделение.
— Вы не шутите? А вы не перепутали?
— Я разговаривал с ним пять минут назад.
— А легкие слушали?
— Слушал и давление измерил. Сейчас придет начальник и будет общий обход, после которого решится, кого сегодня переводим, а кого оставляем. Но насколько я понимаю, ваш дядя — один из первых кандидатов на перевод.
— А почему медсестра мне этого не сказала?
— Потому что сестры не дают никакой информации о больных. Таковы правила.
— Но с ним точно все в порядке?
— Скажем так — он компенсировался, перестал задыхаться, вернулся в свой обычный жизненный
