вовсе перестали сажать. Прямо перед зданием санатория высилась безобразная изгородь, которой был огорожен сад. Писатели были вынуждены приезжать сюда со своими свечами, так как здание ночью не освещалось. В газете отмечалось, что все эти недостатки происходили от плохого хозяйственного руководства, в то время как медицинский персонал работал энергично и добросовестно, хороший порядок существовал и в столовой[785].
Об одном эпизоде, произошедшем в санатории им. Серафимовича, рассказал Емельянов, который прибыл туда после инфаркта. Одновременно там отдыхали еще двое больных: Шильдкрет (после операции на горле) и Колков (после операции на желудке и гангрены на ноге). Их поселили в одной комнате, несмотря на то, что одному необходимо было всячески остерегаться сквозняков, а другому для успешного выздоровления нужно было постоянно проветривать помещение. В результате Колков уехал из санатория на семь дней раньше срока, Шильдкрет выписался с очень высокой температурой. Самого Емельянова за время отдыха переселяли из комнаты в комнату пять раз.
Тот же Емельянов стал свидетелем некрасивого случая в Малеевке. Там заболели два человека, у одного из них резко поднялось давление, и необходим был опытный врач. Директора дома отдыха попросили вызвать профессора. Поздно ночью профессор действительно приехал. Но каково же было удивление Емельянова, когда он узнал в нем… ординатора из 5-й городской больницы. Обман раскрылся только потому, что однажды после сердечного приступа Емельянова на «скорой помощи» доставили именно в эту больницу.
Медицинским персоналом Малеевки был недоволен и Л. Ошанин: «Не знаю, откуда попала эта дама, кандидат наук и специалист по мозговым опухолям, и почему она является лечащим врачом? Она создает совершенно чудовищный стиль. В 11 часов полагается спать, и если две минуты 12-го люди разговаривают, то она подходит и гасит свет. Она ведет себя возмутительно и ей не место там»[786].
Дома творчества и санатории под Москвой заполнялись не более чем на 50 процентов. Не рвались писатели и в другие здравницы. «Судя по Коктебелю, — писал в 1951 году своей жене Вс. Иванов, — основное творчество писателей заключается в рождении детей. Самих творцов здесь нет»[787]. В книге отзывов дома отдыха в Дубултах сохранилась запись: «…в пище изредка попадаются мне мухи и лесные насекомые. 23 мая утром в рисовой каше встретился мне жук-короед. И. Склярчик»[788].
В 1953 году для более полного обеспечения писателей путевками в санатории Литфонд заключил договоры со всесоюзным и республиканским курортными управлениями. Были также дополнительно приобретены путевки в союзных министерствах авиационной и нефтяной промышленности и других ведомствах[789]. Однако по-прежнему сохранялась высокая себестоимость путевок в литфондовские дома отдыха. Содержание одного отдыхающего здесь в среднем обходилось в 50 рублей в день, из которых 20 рублей расходовалось на питание, а 30 — на обслуживающий персонал[790].
К середине пятидесятых годов некоторые базы отдыха и санатории стали менять свой облик. В Коктебеле, вспоминал В. Некрасов, «построили и новые корпуса, столовую, детские площадки, кино, обнесли [территорию] невысокой, правда, но все-таки стеной — „Вход воспрещен!“ — но среди всего этого, разросшегося и, скажем так, весьма обюрократизировавшегося, некоей цитаделью-заповедником высился все тот же серо-бело-золотистый дом с верандами»[791] .
Ведомственный характер домов творчества сказывался на их атмосфере и порядках. В своих дневниковых записях 1960 года Л. Гинзбург с иронией рассказывала о вывешенных в номерах правилах. Отдыхающим запрещалось выносить из комнат одеяла, простыни, подушки, а из столовой — посуду, выезжать из Дома творчества с ночлегом без согласования с его директором, самовольно размещаться и перемещаться по комнатам. Был также установлен жестко регламентированный режим дня. «Кто бы ни сочинял эту шигалевщину, эту казарменно-безграмотную фантастику, но подписало ее правление Литфонда СССР, в котором числятся знаменитые писатели». Справедливости ради автор воспоминаний замечает: «Разумеется, в писательских домах, где персонал получает на чай, а администрация побаивается творящих, — все это отношение к реальности не имеет»[792] .
Несмотря на то что условия в писательских домах отдыха были, как правило, далеко не роскошными, большинство литераторов сохраняли о них теплые чувства. «Все немного диковато и даже неухожено, — вспоминал о доме отдыха в Голицыне Н. Старшинов. — Но в этом и заключалась особая прелесть, в естественности садика. В доме было всего девять комнат и расположенная на веранде столовая. Здесь в любое время суток можно было получить легкую закуску. У Серафимы Ивановны [Фонской] в чулане всегда стояла бочка квашеной капусты, а на кухне — горячий самовар, хлеб и какое-нибудь второе»[793]. О С. Фонской находим и другие слова: «…крупная, энергичная женщина, несколько шумливая, решительная и необыкновенно сердечная, простая и заботливая. Это она сумела создать такую обстановку, что каждый чувствовал себя здесь как в своем родном доме».
По случаю двадцатилетия пребывания С. Фонской на посту директора Дома творчества, праздновавшегося в 1952 году, В. Ардов написал такие строки:
Особенная, «своя» атмосфера была для многих писателей важнее комфорта.
Заготовки мяса в живом виде
Печальное зрелище представляло Переделкино в послевоенные годы: «…Городок не благоустроен, отсутствует водопровод, дорога находится в очень плохом состоянии, требует серьезного ремонта мост через пруд, многие дачи не огорожены заборами, а имеющиеся заборы пришли в ветхость… Территория городка изрыта, ямы были вырыты для прокладки водопроводных труб, но не использованы и не засыпаются в течение нескольких лет… Участки систематически не убираются, не приводятся в порядок, запущены. Сараи на некоторых участках расположены впереди жилых помещений… На территории городка писателей отсутствуют спортивные площадки…»
Комиссия по обследованию городка писателей в Переделкине пришла и к другим неутешительным выводам: «Состояние подавляющего большинства дач Литфонда в Переделкине внушает серьезные опасения: дачи требуют срочного капитального ремонта, в первую очередь перекрытия крыш, стен и венцов, укрепления фундамента и т. п., а также обеспечения противопожарных мероприятий»[795].
В плохом состоянии был и восьмиквартирный дом, он разрушался. Кроме того, в нем жили люди, давно утратившие связь с Литфондом. Сараи, находившиеся рядом с ним и предназначенные для бытовых
