2
Прохладный ночной ветер трепал шерсть на загривке. Дорогу до Незалежной Украины Василий знал в общих чертах, по рассказам хозяйки, крутившей там лет триста назад любовь с одним дюже гарным хлопцем. Хозяйка по-прежнему радовалась жизни, а потому штурман вынужден был полагаться только на себя. Шел по приметам. Пока они не подводили: лес кончился уже давно, мирно спящие мелкие деревушки, реки и озера тоже. Впереди показался стольный град, освещенный призрачно-голубоватым светом луны. Васька принюхался. Вот она, главная примета! Салом пахло все сильнее. Точно, Украина. Круче всего пахло из высокого терема, в окнах которого кое-где мелькал свет.
— Палаты царские! — обрадовался Васька и не ошибся. — А чего не спят?
— Рожают, — хихикнула до сих пор не пришедшая в себя Яга и, что самое интересное, тоже не ошиблась.
Это действительно были царские палаты, и царица действительно рожала. Но только это была не Незалежна Украина, хотя сало здесь тоже любили…
— Нет, вы представляете? Меня, кормильца, из опочивальни взашей… — явно ошарашенный Еремей почесал скипетром затылок. Корона съехала на правое ухо. Небрежным движением головы царь вернул ее на место, душевно хлебнул из кубка, заменявшего ему в данный момент державу, и корона плавно съехала на лоб. — Может, на кол ее посадить? Опосля… как Любавушка разродится?
— Отчего ж не посадить, батюшка, коль душа того просит? — загомонила боярская Дума.
— Распустились холопы!
— Обязательно посадим! Опосля… как у невестки роды примет. Она у меня на сносях… — пояснил тщедушный боярин с козлиной бородой. — Так что после царицы-матушки…
— Ко мне пойдет! У меня жинка недавно понесла…
— Это почему к тебе? Пусть у меня отработает вражина! Ключница вот-вот родить должна, а они о каких-то жинках… — возмутился боярин Крут, дворовые девки которого почему-то постоянно рожали маленьких крутят.
— Ну а ты что думаешь? — повернулся державный к кормилице.
— Закусывать надо! — легонько шлепнула царя по загривку мамка, заставив корону съехать державному на глаза. — На, твое любимое. Черномор прислал.
Сало было великолепное. Еремей вцепился в него всеми зубами и сразу успокоился.
— Как бы первенца назвать? — Это была главная и самая любимая тема для разговора, с тех пор как царица понесла.
— Алексей! — выдвинул предложение боярин с козлиной бородкой.
— Почему?
— Царица так хотела. А потом, он у тебя первый! Аз! Первая буква алфавита!
— Тогда почему не Александр? — ринулся в атаку боярин Крут.
— Македонский плохо кончил, — прогнусавил думный дьяк из своего угла.
К скрипу пера этого постоянного члена заседаний Государственной думы бояре настолько привыкли, что его внезапно прорезавшийся голос заставил их подпрыгнуть.
— Твои предложения? — поднял брови царь. После затрещины кормилицы он стал очень и очень демократичен.
— Елисей.
— Почему Елисей?
— Преемственность. Царь Еремей — царевич Елисей.
— Гмм… голова-а-а… Пожалуй, стоит тебе прибавить жалованье.
Дверь с треском распахнулась. В тронный зал ввалилась растрепанная старуха, волоча за собой метлу.
— Да не туда… — в отчаянии шипел на нее огромный черный кот, карабкаясь по черенку поближе к хозяйке, — опочивальня не там…
— Ты хто? — радостно спросила старуха у царя.
— Ере… э-э-э… царь! — опомнился державный.
Яга, в отличие от него, еще не опомнилась.
— Поздравляю, дочь! — тряхнула она за руку царя.
— А-а-а… — разинул рот боярин Крут.
— Поздравляю, дочь, — тряхнула заодно и его Яга.
— Мне ж волхвы сына обещали! — возмущенно заорал Еремей, выдергивая из-под трона связку коры. — Вот сертификаты! На бересте писаны! Гарантия на три года!
— Поздравляю, сын! — Ведьма еще раз тряхнула за руку царя. — На три года.
— А потом?
— А потом, что получится. Так, у кого тут еще сын?
Боярская дума в полном составе дружно пожала плечами.
— Вам повезло… — Яга просеменила к двери, с грохотом захлопнувшейся за ее спиной. — Еще раз напутаешь, ушастый, — донесся удаляющийся голос, — до конца жизни без сметаны париться будешь…
— Это кто такая? — захлопал глазами царь.
— Помощница повитухи, наверное, — пожал плечами Крут.
Он не угадал. У Матрены помощницы не было. Она, знатная повитуха Всея Руси, всегда работала соло, не доверяя секреты мастерства никому… и на этот раз ей приходилось туго.
Роды были трудными.
— Ну, милая, поднатужься… еще… еще… головка уже показалась… — Матрена вытерла пот со лба, добавила еще магии — главный секрет ее мастерства, — подпитывая роженицу…
Любавушка, исторгнув утробный крик, потеряла сознание.
— Эк тебя…
Теперь разрываться пришлось между возмущенно запищавшим младенцем и лежавшей в беспамятстве мамашей.
Торопливо обработав пуповину, повитуха уложила малыша в колыбельку.
— Ну, милая… охти, Господи! Только не это!
Царица рожала опять. Сведенное от боли тело выгнулось дугой. Из перекошенного рта сочилась пена. Зубы вцепились в подушку…
— Двойня… — ахнула Матрена, — Ах я старая перечница!
Прозевать двойню! Этого повитуха простить себе не могла. Однако биться лбом об пол времени не было. Магических сил оставалось хоть и мало, но…
Со страху Матрена вложила их все. Под отчаянный вопль мгновенно пришедшей в себя роженицы в руках повитухи затрепыхался еще один малыш. Магический посыл был так силен, что царица открыла глаза.
— Кто?
— Царевич, — обессиленно доложила повитуха.
— Алексей… — прошептала царица, вновь теряя сознание.
Звякнуло оконце. Матрена медленно повернула голову. На фоне полной луны промелькнула неясная тень. Повитуха опустила глаза. Колыбель была пуста.
— Украли…
Вот теперь и Матрене стало дурно, и она непременно грохнулась бы в обморок, рядом с пациенткой, не запищи очередной младенец на ее руках.
— А был ли мальчик?
Мальчик разразился таким ревом, что ведунья намек поняла.
— Единственный и неповторимый, — согласилась она, укладывая его в колыбельку, на то же место,
