темном закоулке, как придонный осадок в илистом пруду, и остановился у своей двери.
Он редко пользовался церемониальными покоями верховного полководца империи. Случалось, он покидал их на год и даже больше. Поэтому дверь была аккуратно укутана охранными заклятиями, и теперь их надлежало проверить. Ник добыл из-за пазухи ключ-талисман и провел им вдоль косяка сверху вниз. Потом снизу вверх. Потом приложил почти что к центру двери, чуть ближе к правой ручке.
Талисман едва слышно пискнул. Ник изумленно сдвинул брови. В покои пытались проникнуть, да еще пользуясь магией?
Он внимательно просмотрел изменения узора на ключе. Так. Было это буквально пять дней назад, магия девятого уровня или выше… Так. Очень интересно, однако.
— Пять дней назад я был во дворце, — сказал он сам себе. — Кто бы рискнул?.. У кого не все дома?
Девятый уровень, однако, подумал он. Круто берете, ребята. Кто же это мог быть такой… рисковый? Впрочем, войти он все равно не посмел. Или умело затер следы? А вот сейчас посмотрим…
Ник вдавил камень ключа вглубь гнезда. Дверь медленно отворилась. Капитан шагнул внутрь, обшаривая взглядом стены, оружейные стойки и шкафы. Особенно шкафы. Особенно…
Даже в самых дальних уголках дворца услышали негодующий рев:
— Какая сука сперла мои кольчужные перчатки?!
Когда дверь за Уртхангом закрылась, император поднял голову и тоскливо посмотрел на бронзовые витки задвижки. Больше всего ему сейчас хотелось упасть на ковер лицом вниз и протяжно завыть. От невыносимого ощущения собственного бессилия. От мучительного чувства, что минуту назад произошло нечто непоправимое и необратимое. Джави стиснул челюсти до скрежета, до красного тумана в глазах, и перетерпел секунды слабости.
За слабостью пришел гнев. Теперь хотелось схватить что-нибудь очень дорогое, очень красивое, и швырнуть его в стену — чтобы вдребезги, в пыль. Закричать во весь голос или все-таки даже завыть, только не в тоскливом отчаянии, а так, как в бешенстве трубит раненый слон. Несколько ударов сердца император истово ненавидел Ника — за то, что тот позволил себе ворваться в блаженный покой императорского существования и заставил своего друга и повелителя ощутить невыносимую беспомощность. Но Джави Шаддах запрокинул голову, полуприкрыв глаза, немного приоткрыл рот и стал дышать глубоко и размеренно. Голова немного закружилась. Багровый гнев улетучивался, испарялся, оставляя только тускло белеющие хлопья отрешенности. Зашумело в висках, взгляд застлали серые искры. «Это как грязный снег, поднятый поземкой», говорил наставник Унсет, северянин из Делькорта. Джави плохо представлял себе поземку, метель, пургу, и потому втихую называл танцующие и вспыхивающие серые огоньки Пыльной Бурей. Пылинки замельтешили очень быстро, сливаясь в серую пелену, и гнев иссяк почти мгновенно, словно задохнулся в тумане бесстрастия. Сердце, честно распахнутое для чувств, приняло сдавленную ярость императора д'Альмансира и поглотило ее без остатка.
И нахлынула третья волна, самая страшная. Безразличие. Равнодушие. Оцепенение. Хотелось медленно опуститься на подушки, обхватить голову руками и сидеть неподвижно, безмолвно и бездумно до самого Заката. Перед этим чувством мальчишка Джави был бессилен. Много лет назад он, скорей всего, убежал бы далеко в пески и действительно сидел бы там под какой-нибудь скалой без движения весь день и всю ночь, и еще день, и еще ночь, пока жизнь и смерть сражаются в его душе — но без его участия. И потом, когда битва завершится… Либо жажда жизни пригнала бы его обратно к стойбищу, где вода, козье молоко и безумно вкусные харджиновые лепешки — либо жажда смерти заставила бы лечь на маняще податливый песок и заснуть. Надолго. Потом навсегда. Так было бы с мальчишкой Джави Шаддахом.
Но венценосный Джавийон уже знал средство против этой болезни.
Он неторопливо, с каждым шагом преодолевая дурманную расслабленность, прошел в угол, подобрал скомканную рубаху, вернулся к кувшину, сосредоточенно поднял его и старательно полил рубаху, стараясь намочить ее посильнее. Потом аккуратно поставил кувшин на пол и тщательно обтер лицо мокрой тканью. Потом без всякого желания, но с безграничным терпением потянулся — раз, другой, третий. Положил рубаху в поднос с виноградом и вышел на внутреннюю террасу.
— Будем последовательны, — негромко сказал он сам себе вслух, заложив руки за спину и прогуливаясь вдоль белоснежного парапета. — Будем последовательно думать хоть что- нибудь и делать хоть что-нибудь, а остальное придет само. Потому что думать и делать глупости еще противнее, чем думать то, что нужно, и делать то, что нужно…
Тут Джави обхватил двумя руками огромный алебастровый вазон с цветущим ремескарисом, опустил подбородок в благоухающую зелень и замер. Как обычно ведет себя человек, застигнутый врасплох убийственным известием? Он хватается за сердце и цепенеет, как предрассветный геккон. Потом начинает носиться кругами, как безумец, выплескивая каждым движением растерянность и безысходность. Потом собирается с силами и совершает какую-нибудь неописуемую глупость, так что небесам становится тошно. А теперь посмотрим, как это будет выглядеть в нашем случае.
Итак, к императору Серебряной Конфедерации внезапно является его главнокомандующий. Воин со скромным званием капитана дворцовой гвардии и сокрушительной репутацией лучшего бойца и стратега Вселенной. Неофициальный соправитель империи и друг детства самого императора. Они, невзирая на жару и пренебрегая этикетом, закрываются в личных покоях императора и о чем-то говорят около получаса. Потом воин, не оглядываясь, покидает дворец, забирая с собой отряд отборнейших головорезов, а император некоторое время сидит в оцепенении, потом устраивает придворным сложную истерику с узорными разветвлениями, потом бледнеет ликом и творит какую-нибудь несусветную глупость… Мда. Реакцию двора предсказать трудно, но представить в общих чертах вполне, вполне… Джави вдруг увидел, будто воочию, судорогу бессмысленной паники, проходящую по сонному дворцу, и цинично ухмыльнулся. А что нам надо сделать, чтобы как раз наоборот, заставить их… Ага. Ну конечно.
Он решительно вернулся в комнату и распахнул дверь в коридор ударом ноги. Остановился на пороге в том самом месте, где последний раз видел Ника, и рявкнул:
— Мутаннар! Или кто там?! Ко мне!
Опухший от духоты церемонимейстер выпал из-за двери и преданно склонился перед императором.
— Чего желает божественный?..
Его глаза светились совершенно собачьей усталой влюбленностью, и Джави поморщился. Пристрелите пса, негоже ему так мучиться… Нет уж, ты у меня еще побегаешь, еще полаешь на воробьев, толстый ты сукин сын.
— Снять охрану покоев, девчонок вернуть во двор, ко мне с докладами пропускать беспрепятственно. Особенно от капитана Уртханга. Разыщи Баррахата и немедленно направь ко мне. Поймай протокол-секретаря, пусть сидит неподалеку. И… Аретиклея найди, приготовь ему все нужное в одной из ближних зал, прикажи питья ему подать, а пока ждет, пусть подумает как следует — мне нужны лучшие сумеречные гонцы. Да! Если Уртхангу что-нибудь понадобится — приготовить немедленно! Из-под песка достать!
— Слушаю, мой повелитель! — церемонимейстер попытался скользнуть в сумрак коридора, но голос Джави вернул его на место, как щенка за ухо.
— Мутаннар! Еще певца ко мне, только не этого жирного кастрата, а кого- нибудь нормального — ат-Тамаля, например, если он во дворце. Я в бассейне, так что пусть выходит во двор и сразу начинает петь. И вина ему, со снегом…
— Снега нет, повелитель, — почти неслышно вякнул Мутаннар и привычно втянул голову в плечи.
— Тогда просто холодного вина, — великодушно разрешил Джави и
