– Освобождены вчера армией, бвана. Чтобы их не заполучили империалистические агрессоры. Атомные самолеты летели воровать кувшины, но наш великий всегда побеждающий лидер уничтожил агрессоров.
– Правильно, – сказал Липпинкотт, – мощное наступление империалистических стран.
Он сунул палец в суповницу и возмутился.
– Но вода холодная, Валла!
– Да, бвана, горячей воды больше нет.
– Но ты же вчера принес мне из кухни горячей воды.
– Больше нет газа, бвана.
– Хорошо, а как насчет дров? Они же могут топить дровами! Иди вам нужны азиаты, чтобы они показали, как это делается?
– За дровами надо идти вверх по реке, бвана.
– Хорошо, – раздраженно сказал Липпинкотт, – но за каждый порез, который я получу из-за холодной воды, тебе достанется от меня два пореза. Понятно?
– Да, бвана, – сказал Валла.
Закончив бриться и вынув лезвие из станка, Липпинкотт внимательно изучил отражение своего лица в зеркале. Он насчитал три пореза.
– Значит, Валла, ты получишь шесть порезов.
– Бвана, у меня для вас есть что-то получше, чем резать бедного Валлу.
– Шесть порезов, – повторил Липпинкотт, который нарочно нанес себе два последних пореза, заранее предвкушая, как он отыграется на Валле за все неудобства.
– Бвана, я знаю, где можно достать женщину. Вам нужна женщина, бвана, не режьте бедного Валлу.
– Мне не нужны черные обезьянки. Валла. Сейчас ты получишь свои порезы, и ты знаешь, что ты их заслужил.
– Послушайте, бвана. Вы хотите женщину. Вам не нужно резать Валлу.
И тут Липпинкотт вдруг осознал, что его тело и в самом деле взывает о женщине.
– Белые женщины, и вы делаете, что хотите. Белые, бвана.
– В Бусати, Валла, нет белых женщин. А за вранье тебе положен еще один порез.
– Белые женщины. О, да! Белые женщины. Я знаю.
– Почему же я о них раньше не слышал?
– Нельзя. Нельзя. Секрет. Белые женщины в большом доме с железными воротами.
– Публичный дом?
– Да, бвана. Белые женщины в публичном доме. Не режьте Валлу. Если имеете деньги, можете делать с ними, что хотите. Все. Можете резать белых женщин, если у вас есть деньги.
– Поразительно, Валла. Ты лжешь. Ты получишь от меня двадцать порезов. Ты слышишь меня?
– Я слышу, бвана.
Когда Липпинкотт подкатил к большому белому дому с железными воротами, он к своему удовольствию отметил, что на окнах виднелись коробки кондиционеров. Они были прикреплены к стенам толстыми железными прутьями. Будь он повнимательнее, то заметил бы точно такие же прутья и на тех окнах, в которых не было кондиционеров. Но он не стал вглядываться, как не стал и размышлять над тем, почему не поехал с ним Валла, хотя тот понимал, что будет наказан за то, что вот так взял и исчез.
Липпинкотт был приятно удивлен, увидев, что кнопка звонка на воротах исправна. Убедившись, что ворота не открываются, он надавил на нее.
– Кто там? – послышался голос из черной коробки, расположенной над перламутровой кнопкой
– Мне сказали, что я мог бы здесь развлечься.
– Кто вы?
– Я – Джеймс Форсайт Липпинкотт, близкий друг министра общественной безопасности.
– Это он вас сюда направил?
Если бы тот образ жизни, который вел Липпинкотт, был связан с какой- нибудь опасностью, его бы насторожил тот факт, что в стране, в которой регулярно разворовываются даже латунные кнопки дверных звонков, никто до сих пор не отковырял эту кнопку из перламутра. Но Джеймсу Липпинкотту было не до того. Он познавал себя, и, обнаружив, что ему доставляет удовольствие причинять боль другим, пришел в такое возбуждение, что уже ни о чем не беспокоился и совершенно потерял бдительность.
– Да, министр общественной безопасности направил меня сюда и сказал при этом, что все будет о'кей, – соврал Липпинкотт. Ну и что? Вместо предваряющего нарушение платежа будет просто платеж за нарушение.
– Хорошо, – произнес голос в дребезжащем репродукторе. Липпинкотт не мог точно определить акцент, но он слегка напоминал английский.
– Машина не пройдет через ворота, – сказал Липпинкотт. – Нельзя ли послать сюда боя, чтобы он присмотрел за ней?
– Перед этими воротами вашу машину никто не тронет, – ответил голос.
Щелкнула электромагнитная задвижка замка, ворота открылись. Нетерпение Липпинкотта было столь велико, что он даже не полюбопытствовал, что, собственно, могло оберегать его машину перед этими воротами, когда обычно бусатийцы «раздевали» припаркованные в городе автомобили так, как пираньи разделывают упавшую в реку хромую корову.
Ведущая к двери дома дорожка была выложена камнем, а медные дверные ручки ярко начищены. Дубовая дверь была отполирована до блеска, а ручка дверного колокольчика представляла собой искусно сделанную голову льва, но льва не африканского, а британского. Липпинкотт постучал. Дверь открылась. На пороге стоял человек в белой форме армии Бусати с сержантскими нашивками на рукавах.
– Немножко рановато, а? – сказал он с английским акцентом, что при его антрацитовом лице прозвучало несколько даже высокомерно.
– Да, рано, – сказал Липпинкотт, полагая, что именно это он должен сказать в данной ситуации.
Сержант провел его в большую комнату с богатой мебелью в викторианском стиле, набитую креслами и старинными безделушками, которые заполняли буквально все щели, и с большими портретами африканских вождей в золотых рамах на стенах. Все это выглядело хотя и не по- английски, но почти по-английски. Причем «почти по-английски» не как в Бусати, а как в какой-нибудь другой колонии. Липпинкотт не мог, однако, с уверенностью сказать, в какой именно.
Сержант жестом пригласил Липпинкотта сесть и ударил в ладоши.
– Выпьете? – спросил сержант, погружаясь в мягкие подушки дивана.
– Нет, нет, спасибо. Мы можем начинать, – ответил Липпинкотт.
– Сначала вы должны выпить и расслабиться, – сказал, ухмыляясь, сержант. В комнату тихо вошла черная морщинистая старуха.
– Принеси нам пару твоих особых мятных коктейлей, – сказал сержант.
«Мятных коктейлей. Вон оно что! Этот дом обставлен так, как это было принято до гражданской войны на Юге – на американском Юге», – подумал Липпинкотт. Похоже на предвоенный публичный дом где-нибудь, скажем, в Чарльстоне, в штате Южная Каролина.
