– Конечно, мы вас выслушаем, – сказал Митчель, удивлявшийся спокойствию этого человека, и гости, за исключением сыщика, ставшего сзади своего пленника, сели по местам.
– Налейте мне вина, – сказал Торе кельнеру и спокойно выпил глоток.
– Я не утомлю вас длинным рассказом, – начал он, – я выскажу только свой взгляд. Образованное общество нашего времени косо смотрит на так называемый класс преступников и наказывает их; а между тем исследовал ли кто-нибудь условия и причины, приводящие к преступлению? Жизнь, которую ведет такой человек, не так привлекательна, чтобы он ее мог выбрать по собственной воле, по крайней мере, человек с нравственными инстинктами. Иное, конечно, человек безнравственный. Но если человек безнравственен от рождения, чья в том вина? Самого ли человека или его прошлого, под которым я подразумеваю его предков и условия их жизни? Мы жалеем человека, унаследовавшего телесный недостаток, и осуждаем того, кто родился безнравственным, хотя его положение совершенно такое же и зависит от тех же условий. Я – такой человек и всегда был преступником, по крайней мере в том смысле, что изыскивал средства к жизни так называемыми нечестными путями. Но вы скажете, мистер Барнес, – обратился он к сыщику и этим настолько приковал его внимание, что ему удалось незаметно опустить в стакан с вином маленькую белую пилюлю, – что я честно работал в ювелирной фирме. Чем бы я ни занимался, я всегда старался действовать артистически, как несколько секунд назад заявил мистер Митчель. Делая вид, что честно зарабатываю свой хлеб, я тем самым отводил глаза проницательной парижской полиции, и меня ни разу не могли изобличить, хотя я часто бывал под подозрением. Так и теперь. Делая вид, что я вам что-то желаю объяснить, я, в сущности, ничего не объяснил. Я просто хотел помешать суду надо мной за преступление, в котором меня обвиняют, что я и делаю.
Он быстро схватил и осушил свой стакан, хотя Барнес и старался этому помешать. Через десять минут он был мертв.
