Страшные любовные истории

– Мне снился мрак, понимаешь! Вроде как иду я через кладбище, какой-то серый свет, тяжелее воздуха, оседает на крестах, а я словно ищу чью-то могилу, точно не знаю чью, но знаю, как она выглядит. Пробираюсь с трудом, ноги путаются в траве, но все-таки как-то продвигаюсь и уже вижу – в сумерках белеет то, что я ищу, большое мраморное надгробие. На нем нет имени, но есть фотография, даже издалека хорошо видно овальную рамку в золотой каемке, как это обычно бывает на памятниках. Подхожу поближе, чтобы рассмотреть лицо, и просто столбенею на месте. Вместо фотографии в рамку на надгробном памятнике вставлено зеркальце. Чудесное хрустальное зеркальце. Знаю, что если посмотрюсь в него, там будет мрак, полный мрак, понимаешь, но что-то меня словно подталкивает или тянет заглянуть в зеркальце, понимаешь, прямо тянет. К тому же высота памятника ровно в рост человека, так что посмотреться легко, и я не могу удержаться и смотрю. А оттуда на меня глядит вовсе не мое, а чье-то чужое лицо. К тому же мужское. Тогда я улыбаюсь, чтобы проверить, кто все-таки там, в зеркале, я или не я, но эта бородатая физиономия тоже улыбается, и при этом у типа во рту блестит золотой зуб… Просто полный мрак, понимаешь…

Я не любила подобные Ленины истории и, чтобы вдохнуть оживление в нашу вечеринку, сказала:

– Вы не поверите, но Игорь в прошлую пятницу целовался просто феноменально, с привкусом горячей белой шелковицы… Прокопию это по-прежнему лучше всего удается после выкуренной «гаваны», Ида совершенно незабываемо чмокалась, пока была беременна, а сейчас – ничего особенного.

– А Лиза?

– У Лизы лучше всего получается, когда она попеременно целуется то с мужчиной, то с женщиной. Что касается меня, я больше люблю делать это на глазах у компании, когда мы все в стае, вот как сегодня вечером…

– А у кого самые сладкие поцелуи?

– У Павле Борнемисы. Но он, правда, предпочитает делать это только наедине. Может быть, оттого, что знает французский. Те, кто говорит по-французски, целуются совсем не так, как другие. Впрочем, точно не знаю, например, с русскими я не целовалась, но предполагаю, что они делают это совсем не так, как те, что говорят тебе «добрый вечер!» по-итальянски.

– А я? – спросила меня Лена.

– Ты, Лена, вообще не умеешь целоваться, у тебя слюна соленая, – отрезала я, – и ты никогда не смотрела фильм «Третий мужчина». Ты только всегда и везде рассказываешь свои сны. И эти твои вечеринки ужасно скучные. Всегда одни и те же лица, никого нового.

– А кого ты мне предлагаешь пригласить?

– Ну давай позовем какого-нибудь читателя.

– Какого еще читателя?

– Да хотя бы читателя этого рассказа. Почему бы ему не прийти? Видишь, как он уставился на нас! Слышит нас через три тишины. Вот бы узнать, как он целуется… И умеет ли ездить на велосипеде задом наперед, сидя на руле.

– А как его сюда привести?

– Вот это как раз нетрудно, – вмешался в разговор Павле Борнемиса, – пусть его найдет и пригласит Яуцин, он, как будущий издатель, разбирается в читательской братии. Кому же еще, как не издателю, заниматься поисками читателя?

– Хорошо, только, когда я его приведу, не накидывайтесь на него сразу с вопросами типа как его зовут. И становится ли он правым башмаком на левую штанину, когда стаскивает с себя брюки, или наоборот. Это неприлично. Читатели очень стыдливы. В один момент испаряются. Можете попросить его подписать какую-нибудь книгу, но никаких вопросов.

– Хорошо, а ты приведешь читателя или читательницу?

– Кого найду.

– А что, это редкие звери?

– Зависит от рассказа. Иногда их даже бывает много. Столько, что не поместилось бы в такую комнату, как эта.

– Только смотри, чтобы вместо читателя тебе не попался какой-нибудь сопляк с F. L. U.

– Ну, это-то проверить как раз нетрудно. Пусть, когда я его приведу, Ингерина встанет напротив этого зеркала с дыркой и внимательно проследит, отразится ли читатель в зеркале. Если она не увидит там его лица, значит, он настоящий. Потому что читателя нельзя увидеть в бумажных зеркалах из книг, таких как наше.

Конечно, никто не поверил, что Яуцин выполнит свое обещание, однако в следующий четверг в комнату влетел Павле Борнемиса, вынул изо рта свою крепкую трубку и выпалил:

– Он пришел!

– Кто пришел?

– Читатель!

– Как он выглядит?

– В кожаной куртке, рукава блестят, как сапоги.

– Где ты его нашел?

– Он сам пришел, через камин в саду. Но отказывается войти. Представляете, эту комнату он называет комнатой, в которой исчезают шаги.

– Что он имеет в виду?

– Спросите сами. Он говорит, что уже бывал в ней. И что сделал здесь несколько шагов и потом их потерял.