благодарил почему-то за «сообразительность», целую речь произнес. И я трудился, склеивал. Походило это в точности на то, как работают слабоумные, — они вечно что-то склеивают, это еще называется трудотерапией. Со мной был в смене Юрик — садист. Так вот такой тихий стал и светленький, когда склеивал, и так ему это занятие внутренне нравилось, как нравится только издеваться над бомжами, наверное.
Завхоз выбрасывал котят из больницы… Никому, в общем, не мешали, — но решил навести порядок. Кошку оставил — хорошая кошка, ловит крыс, мышей. Притом она как будто на работе — придавит где-то в подвале крысу, а укладывает у его дверей. И он ее за это кормит. Пригорюнился после этого только кот- отец… Ну да, предчувствовал: через день завхоз выкинул за шиворот и самого.
Простая русская женщина, которая тягала на адской той низенькой каталке то ли мужа своего, то ли отца — в горку, без помощи со стороны, как выяснилось, на перевязку. В каталке из-под одеяльца виднеется истощенное до безвозрастности голое существо. Понятно, что не жилец. И тут ее яростное, с ненавистью, упорство — чтобы, не дай бог, не везли его вперед ногами, когда я помочь ей согласился. Пожалуй, она меня возненавидела — дальше помогать почти не дала. Я-то для нее умер, стал ничтожеством, а вот который в каталке — был всем, такова сила ее воли, даже чем-то пугающая. И другая женщина, уже вечером — та же почти картинка, когда возила на такую же перевязку свою тетку. Сама она появилась у меня на глазах, робкая и покорная, днями тремя раньше, когда искала эту тетку в хирургии, а нашла в реанимации — тут даже обрадовалась, что нашла, а то мотали ее по больнице без толку, ничего не разъясняя. Потом навещала каждый день. Очень добрая, нежная. С виду внушающая какую-то к себе теплоту, будто воробушек. И вот вижу — идет плачущая по коридору. Не довезла. Будто, как ни старалась, не осилила. Там была у тетки какая-то тяжелая запущенная грыжа.
Бомж. Привезли в самые морозы с улицы — лечили, обжился. Но лечение закончилось. Здоров. Выписывают. И он плачет… Собирался полдня, хотя и нечего собирать. Вызвали нас. Умолял отпустить последний раз помыться. «Ну дайте помыться, парни, завтра же Рождество!» Но нам приказали его выкинуть. Я сказал всем, что сам выведу его — иначе бы избили. Вижу — он уже замерзает. Отдал ему свою шапку — только чтобы ушел и чтобы не видеть этого.
У нас новичок — бывший мент. Но называет себя «юристом». Зануда. Жлоб. Бабник. Тут же прилепился к медсестрам. Его фразочки: «Желающим могу оказать сексуальные услуги». Или: «Помогу во всем. Если не смогу помочь делом, помогу словом, все объясню».
Вора привезли с пулевым ранением. Оказалось, авторитетный. Теперь в приемном постоянно его люди — с кем-то договорились. Ведут себя нагло, их все боятся. В мое дежурство такой случай… Ночь уже. По «скорой» какую-то женщину интеллигентного вида привезли. Оставили в одном халатике, медсестра позвонила в отделение, вызвала врача — ну и тишина. И один из этих к ней от нечего делать пристал — куражился, но она не понимала. «Пройдемте cо мной, я врач, сейчас вас осмотрю…» Она что-то лепечет, а он завелся, тащит ее… В общем, расслабился до этого укольчиком. Напарник мой тихо куда-то уходит. И все попрятались куда-то. Я один, ну и он. Говорит: «Пшел вон!» Я с ним спокойно заговорил — тут же вяло отлип, но полез на эту женщину: «Давайте сделаем вам клизму…» Вижу — она ничего не понимает, дрожит от страха. Я ему говорю: все, кончай. Начинается представление… Прыгал вокруг меня, орал. Вышли на воздух. Начал мне объяснять, что я больше не жилец… Говорит: станешь перед мной на колени, тогда прощу. Где-то с час — как под напряжением электрическим. Но я с ним сделать ничего не могу. Действительно, или с работой надо прощаться, или с жизнью… И никто не вышел на помощь — а на дежурстве в это время было еще шесть охранников. Утром написал рапорт на имя главврача и отнес прямо в канцелярию; подумал — пусть решают. Вызвали нашего начальника — и его отправили договариваться с бандитами. Этого отморозка из больницы убрали. Мне лично от братков передали бутылку коньяка — так извинились. И все решил этот вор, а кто же еще, — по закону.
Чертов день в больнице. Проверка линейного отдела — они штрафуют нас за отсутствие на своих постах, а мы развозили по отделениям больных, так как санитарок уже не хватало. Мы устроили террор в приемном, то есть исправлялись, наводили должный порядок. Народу поступала по «скорой» прорва. Типы: важный полковник с женой, тоже очень важной; старуха, которая меня обвиняла в жестокости; старуха, которая меня благодарила; рокеры — казалось, это уже черти в глазах; алкашка какая-то, а потом алкаш — их отдирали друг от друга, не могли они расстаться; женщина, которая отыскала свою больную у нас в реанимации после нескольких дней; бабы из Калужской области — приехали на рынок торговать, а подружка с сердечным приступом попала к нам; армяне — за все суют деньги, не верят, что без них что-то можно, даже сходить поссать; интеллигентная женщина из медакадемии — все уже заранее знала о своей болезни, просвещала и нас, и медсестер, и врачей. Страсти. Тоска. Потом по «скорой» привезли дядьку — оказалось, кем-то где-то избитого, в общем, привезли-то уже труп… Выясняловка, ругань в приемном: где умер, у нас или по дороге в «скорой». Никому неохота возиться, оформлять. Тем более убийство. Не договорились — и вызвали милицию. Родственники откуда-то появились. Труп мы уже спустили все-таки в морг, чтобы не пугать людей… Труп на каталке: опознание, допрос родственников и скоропомощной бригады врачей, там же, в подвале; а я — понятой; глупый юмор мента насчет ручек, левых или правых — снимал отпечатки пальцев с покойника для чего-то; стеснение мента считать золотые зубы у трупа, его переговоры с кем-то по рации — этот гул. Когда кончилось, только шофер «скорой» рад: полдня в простое, можно будет бензинчику слить. А в приемном наркоманка, полутруп. Подкинули, они так часто подкидывают своих у больниц, если передозировка: подъехала машина — тело вывалили, а сами умчались. И опять менты, но уже другие, оперативники, которых мы вызвали, потому что это их улов… Переговоры насчет «Склифа» — чтобы ее забрали от нас к ним. Вялая работа врачей, не верящих, что стоит что-то делать. И потом все сначала: морг, опознание — а я понятой. Снова вызвали ментов — того же участкового, это его работа. Он вернулся — и, по-моему, ему было уже страшно. Девчонка лежит перед нами — белая. Красивое молодое тело.
В абортный день приемное наполняется бабами — уродами и красотками. В одних что-то физиологически сучье, а эти задернутые в ношеное женщины-уроды, в которых во всех есть что-то страдающе-материнское, — всегда их жалко. Может, их-то не ублажают, так что они уродуются и состариваются, но умирает в них не Женщина, а Мать, — это такое мужеподобное, но терпящее ни за что, любящее ни за что существо.
Был раненый охранник из ресторана, доставленный ночью. Ему нужна была кровь — и свои подъезжали в больницу, сдавали кровь, как-то в течение всей ночи, как есть, усталые и до зубов вооруженные. Громадные ребята, но все тихие и не наглые, с бандюгами их никак не сравнишь. Те скорей бы кровь кому-нибудь быстрехонько пустили и требовали бы угрозами, но в голову бы им не пришло сдавать кровь, даже своему, ну разве что вожаку отлить, думаю, было бы для них почетно. Но умеют убивать. Этому прострелили живот. Через две недели умер в реанимации… Так это было неожиданно. И вот — ни родственников, ни сослуживцев. Никакого. И за что же его убили?
Медсестра хвасталась новой шубой. То ли шубой, то ли тем, что купил ей эту шубу новый любовник.
Залетел воробей в стекляшку больничного предбанника, шарахался, летая, об стекла и чуть не сдох. Была и дверь, был и выход, но воздуха, свежести, которой тянуло из распахнутых дверей, воробей смертно не мог учуять, бросаясь лбом в стекло, где такой же воздух ему виделся и облачка, от которых его било как электричеством, когда вдруг ударялся.
Сантехников в больнице объявили «рассадником пьянства». По этому поводу они закатили у себя в подвале еще одну пьянку. Обиделись на начальство, бунтовали и всех угощали. Кончилось тем, что один «наливал колбасу» и выпить упрашивал с ним «колбасы». За три часа превратился из человека в мычащее беспомощное существо. Работяги эти, как оборотни. Пьянеют и трезвеют, как раздваиваются. Трезвых их мучает, что они делали пьяными и за что ответственности не несут. А пьяные вытворяют то же, что и черти: выпили — как продали душу. Вид, как у подопытных животных, будто их спаивают и не водку они пьют, а это ставят на них какой-то научный эксперимент. И у них у всех почти научное отношение к пьянству: пьют, но самые умные.
Бездомная собака. Кругом шпыняют, устала, оголодала, намерзлась. На стоянке уползла под автомобиль, как в укрытие, да там к тому же под днищем его, наверное, тепло еще было от мотора и тихо. Так она и уснула, как бы выстрадав покой под его днищем, под колесом. А хозяин автомобиля быстренько сделал свои дела и уж завелся, видать, спешил весь день. Дал задний ход, выезжая со стоянки, — и собаку, не зная того, всмятку. Тут полно бездомных собак, которых тянет в укрытие и тепло, а места другого нету, и
