времени сексуальный опыт, ведь во многом супружеская жизнь только на этом и строится? (Скажем, не сошлись супруги характерами, но в постели они полностью удовлетворяют друг друга, происходит своеобразная компенсация их натур, и в результате они живут долго и счастливо.) «Махание» со служанками, горничными и разными там прачками, которым он занимался с 12 лет, в счет не идет: они ничему не могли его научить. Оказывается, был опыт, да еще какой! Фрейлиной Екатерины II была в то время одна вдова, дочь петербургского генерал-губернатора Ушакова Софья, в замужестве Чарторыйская. Ей шел двадцать пятый год, она была на восемь лет старше Павла. Имея опыт супружеской жизни, она научила его азбуке секса и тонкостям любовной науки. Видно, учительницей Софья была отличной. Екатерина II взирала на «обучение» сына благосклонно, считая, что это и для здоровья полезно, и для будущей женитьбы тоже. Софья вскоре забеременела и в 1772 году родила от Павла сына, которого назвали Семеном Великим (а какую еще фамилию мог носить внук Екатерины Великой?). Во всех документах было записано отчество младенца – Павлович. Новорожденного сразу же забрали от матери и воспитывали за казенный счет. Став взрослым, он служил на русском флоте, участвовал во многих военных кампаниях. Будучи волонтером английского флота, в чине капитан-лейтенанта в 1794 году Семен геройски погиб в сражении при Антильских островах на борту своего фрегата. Ему было всего 22 года. Вот какой сын был у Павла! Гордиться надо! В благодарность «за оказанные империи услуги» Екатерина II нашла Софье богатого мужа.
Продолжим. Екатерина II начала подыскивать невесту сыну еще в 1771 году. После длительных поисков по всем закоулкам Европы выбор императрицы остановился на принцессе Вильгемине Гессен- Дармштадтской: «она была хороша собой, умна и обходительна». Она была младше Павла лишь на год – почти ровесники. У нее было две сестры – Амалия и Луиза. В 1772 году Екатерина II официально пригласила их мать – ландграфиню – прибыть в Петербург на смотрины. Но гессенский ландграф был настолько беден, что не смог обеспечить поездку своих дочерей в столицу России. Вот свидетельство современника: «В связи с тем, что поездка требовала значительных расходов, а финансовое положение Гессен-Дармштадтского двора было не блестящим, Екатерина II приняла на себя все издержки переезда на счет русской казны (из Петербурга в Дармштадт было отправлено около 80 тысяч гульденов). Кроме того, приглашая ландграфиню и трех ее дочерей в Россию, императрица брала на себя обязательство: после выбора великим князем одной из принцесс обеспечить приданым остальных ее сестер». Вот так – мало того, что невеста сама была бесприданницей, так и сестер Екатерина II обещала приданым обеспечить! Видно, велико было желание матери женить Павла!
Его, разумеется, никто не спрашивал – все решала мать. В свою очередь Павел томился в предвкушении грядущей женитьбы. Он записал в своем дневнике в ожидании невесты: «…которая есть и будет подругой всей жизни… источником блаженства в настоящем и будущем».
В апреле 1773 года дармштадтское семейство направилось в Россию. Они прибыли в Петербург на трех военных русских кораблях. Капитаном одного из них был друг детства великого князя Павла граф Андрей Разумовский. Он был на два года старше Павла, учился в Страсбургском университете, одно время служил на английском флоте. Павел, однако, не знал одной особенности Разумовского – он пользовался необыкновенным успехом у дам, «прелестями которых наслаждался, не считаясь с правилами строгой нравственности». Разумовский был циничным и наглым красавцем и щеголем, не в пример некрасивому Павлу. Граф сразу положил глаз на Вильгемину и в дороге оказывал ей повышенные знаки внимания. Первая встреча жениха и сестер состоялась в Гатчине. Павел влюбился в Вильгемину с первого взгляда и остановил свой выбор на ней. В своем дневнике он записал: «Мой выбор почти уже остановился на принцессе Вильгемине, которая мне больше всех нравится, и всю ночь я видел ее во сне». Екатерина II одобрила выбор сына: «Принцесса обладает всем тем, что нам подходит – ее физиономия прелестна, черты лица правильны, она ласкова, умна; я ею очень довольна, а мой сын влюблен». Знала бы она, чем это закончится…
В июне 1773 года Екатерина II официально попросила у матери принцессы руки ее дочки для своего сына. Та, разумеется, не отказала императрице, и в августе состоялась помолвка. Перед этим Вильгемина перешла в православие и стала называться Натальей Алексеевной. Прусский король Фридрих Великий сострил: «Екатеринизированные русские произвели натализацию моей родственницы». Она получила титул великой княгини, а на ее расходы Екатерина II определила в 50 тысяч рублей ежегодно. В сентябре в Казанском соборе столицы состоялось венчание молодых, после чего последовал банкет. «Бал открывала Вильгемина – Наталья со своим мужем. Ее свадебное платье было таким тяжелым от золотого шитья, драгоценных камней и бриллиантов, что несчастная царевна смогла танцевать в нем лишь несколько менуэтов», – писал современник. Екатерина II щедро наградила родственников невесты. Ее мать «получила наполненную золотыми монетами табакерку с портретом императрицы, украшенную алмазами, кольцо с бриллиантами, шубы из сибирской пушнины, 100 тысяч рублей и 20 тысяч на обратную дорогу». По 50 тысяч рублей получила каждая из сестер новобрачной в качестве обещанного приданого.
Так для Павла началась семейная жизнь. Молодая жена оказалась деятельной натурой. Она развеивала страхи мужа, вывозила его на загородные прогулки, на балет, устраивала балы, создала свой театр, в котором сама играла в комедиях и трагедиях. Словом, замкнутый и нелюдимый Павел ожил с молодой женой, в которой души не чаял. Великий князь ни разу изменить ей не посмел. Он действительно женился по любви и был счастлив, чего нельзя сказать о Наталье – у нее просто выбора не было. Она вытянула счастливый лотерейный билет, выйдя замуж за русского принца. Иначе ей бы пришлось до скончания века прозябать в германской провинции. Павел был некрасив – нос пуговкой, черты лица неправильные, низкий рост. Современник Павла А. М. Тургенев писал: «Кто знал, то есть видел хотя бы издалека блаженной и вечной памяти незабвенного императора Павла, весьма будет понятно и вероятно, что дармштадтская принцесса не могла без отвращения смотреть на укоризненное лицеобразие его императорского величества, вседражайшего супруга своего! Ни описать, ни изобразить уродливости Павла невозможно! Каково же было положение великой княгини в минуты, когда он, пользуясь правом супруга, в восторге блаженства сладострастия обнимал!»
Наталья Алексеевна была вполне довольна своим положением, но была себе на уме. Великая княгиня, по замечанию очевидца, «была хитрая, тонкого, проницательного ума, вспыльчивого, настойчивого нрава женщина». Она «умела обманывать супруга и царедворцев, которые в хитростях и кознях бесу не уступят; но Екатерина скоро проникла в ее хитрость и не ошиблась в догадках своих!»
Поначалу Екатерина II тоже была вполне довольна своей невесткой, в которую был влюблен ее сын. А уж Екатерина-то толк в любви знала как никто другой! Она писала одной из своих доверенных подруг: «Ландграфиня оставила мне золотую женщину, свою дочь, великую княгиню; эта молодая принцесса наделена прекрасными качествами; я ею крайне довольна; муж ее обожает, и все ее любят». А самой ландграфине Каролине через полтора месяца после свадьбы она сообщала: «Ваша дочь здорова, она по- прежнему кротка и любезна, какою Вы ее знаете. Муж ее обожает и не перестает хвалить ее и рекомендовать; я слушаю его и иной раз задыхаюсь от смеха, потому, что она не нуждается в рекомендациях, ее рекомендации в моем сердце». Через месяц Екатерина II опять пишет Каролине: «Великая княгиня здорова, мы все более и более друг друга любим и очень хорошо уживаемся вместе, ее нрав мне нравится, мы условились, что она до Нового года начнет говорить по-русски».
Но чем больше узнавала императрица характер Натальи Алексеевны, тем более раздражала ее невестка. Она оказалась честолюбивой, серьезной и крутой нравом девушкой. Первоначальные благоприятные отзывы о ней Екатерины сменяются следующими пассажами: «Великая княгиня постоянно больна, и как же ей не быть больной! Все у этой дамы доведено до крайностей: если она гуляет пешком, то двадцать верст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов, не считая аллемандов; чтобы избежать жары в комнатах, их вообще не топят… одним словом, середина во всем далека от нас. Опасаясь злых, мы не доверяем целой земле и не слушаем ни хороших, ни дурных советов, нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия во всем этом… После более чем полутора года мы не знаем ни слова по-русски; мы хотим, чтобы нас учили, но мы ни минуты в день старания не посвящаем этому делу; все у нас вертится кубарем. Долгов у нас вдвое, чем состояния, а едва ли кто в Европе столько получает…»
В этом Екатерина II была абсолютно права – если длительные прогулки и танцы до упаду можно было списать на молодость, то незнание русского языка и отчаянное мотовство простить было нельзя. Невестка вела себя как зарвавшаяся выскочка из захудалого германского княжества; прежде у нее не было денег
