наполовину пуст», и англичане утешают себя верой в то, что страна обречена. Как писала автор популярных романов Э. М. Делафилд, символ веры англичан состоит, по ее мнению, в следующем: во-первых, они считают, что «Бог — англичанин и, вероятно, учился в Итоне, во-вторых, все добропорядочные женщины, естественно, фригидны, в-третьих, лучше быть скромно одетым, чем наряжаться», и, наконец, что «Англию ждет полное разорение». Во время посещения Англии в 1955 году и беседы с одним политиком бенгальский писатель и критик Нирад Чаудхури отметил гостеприимность и цивилизованность страны. «Это вы еще видите ее в очень благоприятное время», — ответил ему тот в духе ослика Иа, приятеля Винни-Пуха. Бывший главный редактор сатирического журнала «Прайвит ай» Ричард Ингрэмс попытался составить антологию высказываний об Англии. При этом он был настолько поражен преобладающим пессимизмом, что решил, что с таким же успехом может составить сборник под названием «Летим ко всем чертям».
Этот народ долго не сможет оставаться таким же чрезвычайно склонным к уединению, неинтроспективным и полным пессимизма. Как выяснилось, им правит партия, организационные принципы которой привнесены из-за океана, а ее лидеры проводят собрания «к северу от границы». Англичане стали свидетелями предоставления форм самоуправления Шотландии и Уэльсу и [образования] самонадеянного Европейского союза, который считает, что будущее континента зависит не столько от национальных государств, сколько от комплекса взаимоотношений между федеральным центром и регионами. Распад империи докатился наконец и до Британских островов: колонии, образованные первыми, обретут независимость последними. В то же время нечего противопоставить и давлению извне Британских островов. «Вот мы и подошли к концу всего британского, — пишет автор из левых Стивен Хезлер. — Под натиском похожих друг на друга глобализации и динамики европейского единства тысячелетняя история самостоятельного развития страны (из которых в течение трехсот лет, или около того, она представляла собой сильную, обладающую самосознанием и невероятно успешную нацию-государство) в конце концов подходит к своему завершению».
Изъясняются все, черт возьми, просто в апокалиптических выражениях. «Есть еще кто-нибудь за Англию?» — вопрошает в названии филиппики на двухсот сорока семи страницах редактор журнала «Кантри лайф» Клайв Эслет, который предпринимает попытку объяснить кризис национального самосознания, ведя огонь по легко предсказуемым целям начиная с использования метрических мер и весов и замены старого доброго синего паспорта в твердой обложке на легко мнущийся красный документ для передвижения по Европейскому союзу до феминизма, изменения традиционного рисунка харрисовского твида, ресторанов быстрого питания и подъема молодежной культуры. «Днем и ночью слышно, как тяжело ступают по коридорам Европейского союза брюссельские людоеды, и их рев «Фи, фай, фо, фам, чую традиционные обычаи, вкусы и продукты англичанина» доносится через Канал» — так звучит у него типичное предложение. Неужели автор действительно считает, что самосознание народа заключается всего лишь в том, какие он использует меры и веса или по какой стороне дороги водит автомобиль? Может быть, и тот и другой автор — и левый Хезлер, и правый Эслет — думают, что другие страны, входящие в Европейский союз, начиная с Португалии и кончая Швецией, не испытывают такого же давления?
Куда бы я ни обращался в ходе исследований по этой книге, везде слышал одно и то же сравнение. Стоит англичанину бросить взгляд через Канал на традиционного противника, и он уже испытывает зависть. «Возьмите французов, — говорит член Парламента от консервативной партии. — У них тоже куча проблем, как и у нас. Но они знают, кто они, даже если не знают, куда идут. Мы же не только не знаем, куда идем. Мы даже не знаем, кто мы такие. Понятия не имеем». Свидетельством в пользу того, что он прав, стало сравнение высказываний учащихся начальных классов английских и французских школ, которое появилось в образовательном приложении к газете «Таймс» под заголовком «Англичанин — и не очень-то этим горжусь».
Таким характерно мрачным образом автор этого заголовка резюмирует результаты исследования, в ходе которого 850 детям 10–11 лет задавали вопрос, что они чувствуют по отношению к своей стране. Если быть более точным, у них спрашивали, согласны ли они с таким заявлением, как «Я очень горд тем, что француз».
Пятьдесят семь процентов французских детей решительно согласились с этой формулировкой, а среди английских детей, которым предложили такой же вопрос об Англии, так отреагировали лишь 35 процентов. На просьбу рассказать что-нибудь еще об отношении к своей стране английские дети судорожно искали причины радости от того, что они англичане, и говорили что-то вроде: «У нас не слишком жарко и не слишком холодно, у нас чистые продукты и вода… англичане добрые и не болеют… у нас независимая страна… «Манчестер Юнайтед» из Англии» — и тому подобное. В отличие от них французские ребята говорили о
Однако для англичан характерно игнорировать светлые стороны действительности — «серебряную подкладку»[5] и основное внимание обращать на тучу.
Представление, что в Англии что-то подгнило, широко распространено: если людям десятилетиями говорят, что их цивилизация идет на убыль, это не может не оказать на них влияния. Обещания восстановить целостность и положение страны, которые одно за другим раздавали политические партии, оказались возмутительной ложью. На это было бы наплевать в Италии, где государству все равно никто не верит и где важные для итальянцев институты — семья, деревня, маленький городишко — живы несмотря ни на что. Англичане в институты веровали, но Британская империя исчезла из их числа, англиканская церковь зачахла, а Парламент все больше становится чем-то неуместным.
И ведь больше нет уверенности не только вне страны, похоже, не на что опереться и внутри нее. Когда я спросил однажды писателя Саймона Рейвена, что, по его мнению, значит быть англичанином, он ответил не очень-то утешительным толкованием: «Я всегда
Начав размышлять об этой книге, я написал драматургу Алану Беннету. На одной из пресс- конференций в Нью-Йорке его однажды представили, как то «что мы в Англии называем национальным достоянием», словно речь идет о садах Сиссингхерста или баночке домашнего малинового джема от Женского института. Если кто и разбирается в том, что считать типично английским, то это точно он. Такие пьесы, как «Сорок лет спустя», «Родина», «Англичанин за границей» и «Как к этому относиться», кажутся такими исключительно английскими — а также написанными об Англии — благодаря целым нагромождениям двусмысленностей, на которых они построены. (Меня особенно впечатлила сцена в пьесе «Родина», где Хилари, сбежавший в Москву шпион, размышляет об Англии: «Мы зачаты в иронии. Мы плаваем в ней, начиная с утробы матери. Это околоплодная жидкость. Это серебряное море. Это воды, которые, как священник, смывают нас и вину, и намерение, и ответственность. Серьезно и несерьезно». В этом одна из типично английских черт.
Так вот, я написал Алану Беннету и спросил, не хотел бы он встретиться за ланчем или за чаем, чтобы поговорить по этому вопросу. В ответ пришла открытка с видом горы Пен-и-гент.
