он им уже телеграфировал. Теперь булочник ленсмана опомнился. То, чего не добился пастор своим посланием, сделал фундамент. «Если есть покупатели, то будет и хлеб», — сказал булочник. Но все отлично понимали, что бедный человек напрасно хвастался, теперь его раздавит могущественный Макк.
Роландсен сидит в своей комнате и возится с каким-то диковинным плакатом, подписанным его собственной рукой. Он перечитывает его несколько раз кряду и находит, что всё в порядке. Затем он суёт его в карман, надевает шляпу и уходит. Он направляется на фабрику, в контору Макка.
Роландсен ожидал, что йомфру ван Лоос уедет; но она не уехала, пасторша ей не отказала. Роландсен ошибся, надеясь, что пасторша окажет ему эту услугу; теперь он опять взялся за здравый ум и подумал: «Будем держаться земли, мы ведь никого не обманули».
Роландсен получил в это время строгое и обличительное письмо от пастора. Роландсен отнюдь этого не скрывал, а всюду показывал. «Он, мол, вполне заслужил это письмо», — говорил Роландсен. Оно принесло ему добро: с самой конфирмации о нём не заботился ни один пастор.
Роландсен говорил даже, что пастору следует послать много подобных писем на радость и спасение каждого человека. Но смотря на Роландсена, никто не мог бы заметить, чтобы он за последнее время был в особенно радостном настроении, напротив, он задумывался больше чем когда-либо.
«Сделать мне это или нет?» — бормотал он. Когда его прежняя невеста, подстерегавшая его с самого раннего утра, стала преследовать его за глупую серенаду на пасторской усадьбе, он проговорил значительно: «Я то сделаю».
Роландсен входит к Макку в контору и кланяется. Он совершенно трезв. Отец и сын стоят по сторонам конторки и пишут. Старый Макк предлагает Роландсену стул, но он не садится, он говорит:
— Я хотел только сказать, что взлом совершён мною.
Отец и сын впиваются в него глазами.
— И я пришёл объявить это, — сказал Роландсен. — Не хорошо скрывать дальше! И без того дело скверное!
— Оставь нас наедине, — говорит старый Макк.
Фридрих выходит из комнаты. Макк спрашивает:
— В полном ли вы разуме сегодня?
— Это сделал я! — закричал Роландсен. Он мог говорить так же громко, как и петь.
Проходит некоторое время, Макк моргает глазами и думает.
— Так вы говорите, что это сделали вы?
— Да.
Макк продолжает размышлять. Его быстрый ум разрешал на своём веку не одну задачу, он привык к быстрым соображениям.
— Согласитесь ли вы и завтра подтвердить ваши слова?
— Да. Начиная с нынешнего дня я больше не буду молчать о своём поступке. На меня так подействовало письмо, полученное мною от пастора.
Верил ли Макк словам телеграфиста? Или он продолжал разговор лишь для проформы?
— Когда вы произвели воровство? — спросил он.
Роландсен назвал ночь.
— Каким образом вы его совершили?
Роландсен подробнейшим образом рассказал всё.
— В шкатулке вместе с банковскими билетами лежали кое-какие бумаги; видели вы их?
— Да. Там были какие-то бумаги.
— Вы захватили одну из них. Где она?
— Не знаю. Бумага? Нет.
— Это моё свидетельство о страховании жизни.
— Свидетельство о страховании жизни? Ах, в самом деле, теперь я припоминаю. Должен сознаться, что я его сжёг.
— Так. Это было очень дурно с вашей стороны, вы доставили мне этим много хлопот. Надо было доставать другое.
Роландсен сказал:
— Я был совсем не в себе. Я ничего не мог ясно соображать. Прошу вас, простите меня.
— А в другой шкатулке было много тысяч талеров. Почему вы её не взяли?
— Я её не нашёл.
Макк кончил свой расчёт.
Действительно ли совершил телеграфист это преступление или нет, но он являлся для Макка самым желательным вором, какого он только мог пожелать. Он, наверное, уже не будет молчать об этом деле, наоборот, он разболтает о нём первому встречному. Оставшиеся рыбаки узнают эту новость и увезут её к себе домой, и об этом услышат все купцы вдоль побережья. Макк будет спасён.
— Я никогда раньше не слыхал, что вы, живя среди простого народа, и... что у вас такой недостаток, — сказал он.
На это Роландсен отвечал, что он никогда не ворует среди рыбаков, не обирает рыбачьих навесов. Он пошёл в самый банк,
Так вот оно как! Он сказал с сожалением:
— Но как могли вы так поступить со мной?
Роландсен отвечал:
— Я набрался храбрости и дерзости. К тому же это было совершенно в пьяном виде.
Совершенно невозможно было продолжать сомневаться в искренности его признания. Сумасшедший телеграфист вёл очень бурную жизнь, получал он немного, а коньяк из Розенгарда стоил денег.
— К сожалению, я должен вам ещё признаться, что я не могу возвратить вам денег.
Макк имел при этом очень равнодушный вид.
— Это обстоятельство не играет никакой роли, — отвечал он: — Меня огорчают только все эти отвратительные сплетни, которым вы подвергли меня. Все эти оскорбления, касающиеся лично меня и моего семейства.
— Я думаю кое-что предпринять в этом смысле.
— Что такое?
— Я хочу снять ваш плакат на столбе у пасторской усадьбы и вместо него повесить свой.
Такой поступок вполне соответствовал с характером этого беспардонного человека.
— О, нет, я этого не требую, — сказал он. — Для вас, бедный человек, это будет всё-таки очень тяжело. Вы лучше напишите всё это разъяснение вот здесь.
И Макк указал ему место Фридриха.
Пока Роландсен писал, Макк размышлял. Вся неприятная история разрешилась очень благополучно. Правда, она кое-чего стоила, но это были хорошо употреблённые деньги, слава о нём разнесётся по всему побережью.
Макк прочёл разъяснение и сказал:
— Так, оно удовлетворительно! Но, само собой разумеется, что оно нигде не будет предъявлено.
— Это будет зависеть лишь от вас, — отвечал Роландсен.
— Я не предполагаю оглашать нашей беседы. Она останется между нами.
— В таком случае я заговорю сам. В письме пастора определённо сказано, что надо признаваться в своих преступлениях.
Макк отпер свой несгораемый шкаф и вынул оттуда множество банковых билетов. Теперь как раз представился удобный случай показать, какой он человек. Никто не знал, что там внизу, на море, чужой рыбак ожидал именно этих денег, чтобы уехать домой...
Макк отсчитал четыреста талеров и сказал:
— Это не для того, чтобы вас обидеть, но я привык держать своё слово. Я обещал четыреста талеров, они ваши.
Роландсен пошёл к дверям.
— Я заслуживаю вашего презрения, — сказал он.
— Моего презрения! — воскликнул Макк. — Я скажу вам одну вещь...
