Она сняла с него покрывало, вычистила его и начала собирать упавшие на пол волосы. Он тоже бросился на пол и помогал ей; их руки встретились. Она была совсем молоденькой девушкой. Его обдавало её дыхание, и по нём пробегала горячая струя. Он схватил её руку. Он заметил, что её кофточка была застёгнута на груди самой обыкновенной булавкой, и это имело очень бедный вид.
— Ах, зачем вы это делаете? — произнесла она нетвёрдо.
— Просто так. Нет, я хотел вас поблагодарить за стрижку. Если бы я не был помолвлен твёрдо и непоколебимо, я бы непременно влюбился в вас.
Она поднялась, держа в руках собранные волосы, а он всё ещё лежал на полу.
— Вы испортите вашу одежду, — сказала она и вышла.
Роландсен уже поднялся, когда кистер вошёл в комнату. Он показал ему свою остриженную голову и надвинул шапку на самые уши, чтобы он увидал, насколько она стала ему велика. Вдруг он взглянул на часы и сказал, что ему пора идти в контору.
Роландсен пошёл в мелочную лавку. Он велел показать себе булавки и брошки, притом самые дорогие. Он выбрал поддельную камею и просил немного повременить с уплатой. Но в лавке на это не согласились, он и без того уже сильно задолжал. Тогда он выбрал дешёвенькую стеклянную булавку, похожую на агатовую, и заплатил за неё мелкой монетой. И, забрав своё сокровище, Роландсен ушёл.
Это было вчера вечером...
Теперь Роландсен сидит в своей комнате и не может работать. Он надевает шляпу и идёт взглянуть, кто качает ветку в лесу? И попадает прямо в львиную пасть: оказывается, что это йомфру ван Лоос, которая этим хотела вызвать его. Если бы он вовремя обуздал своё любопытство!
— Здравствуй, — говорит она. — Что это ты сотворил с волосами?
— Я постоянно стригусь весной, — отвечал он,
— В прошлом году я стригла тебя. Нынешний год я, очевидно, не достаточно для этого хороша.
— Я не хочу с тобой ссориться, — сказал он.
— Нет?
— Нет. А ты не должна стоять здесь и перебудораживать весь лес, так что тебя видит весь свет.
— А тебе совершенно не зачем торчать здесь и заниматься шутками, — сказала она.
— Ты, напротив, должна махать мне с дороги оливковой ветвью мира, — продолжал Роландсен.
— Что ты сам остригся?
— Меня остригла Ольга.
Его остригла та, которая со временем сделается женой Фридриха Макка. Да, и он этого вовсе не намеревался скрывать, наоборот, он были готов трезвонить об этом повсюду.
— Ольга, говоришь ты?
— А что же? Ведь не отцу же её было стричь меня?
— Послушай, ты заходишь слишком далеко, так что в один прекрасный день между нами произойдёт разрыв, — говорит йомфру ван Лоос.
Он постоял немного, размышляя об этом.
— Может быть, это будет самое лучшее, — отвечал он.
Она воскликнула:
— Как? Что ты говоришь?
— Что я говорю? Говорю я то, что ты весной совсем вне себя. Взгляни на меня. Ну, разве я обнаруживаю весной хоть малейшее беспокойство?
— Ты ведь мужчина, — сказала она только. — Но я не хочу заводить с Ольгой эту канитель.
— А что пастор, в самом деле, богат, — спросил он.
Йомфру ван Лоос провела рукою по глазам и опять сделалась деловитой и решительной.
— Богат? Я думаю, что он очень беден.
В Роландсене потухла надежда.
— Ты бы посмотрел его платье, — продолжала она, — да и платье фру. У неё некоторые рубашки... Но он образцовый пастор. Ты его слышал?
— Нет.
— Он самый лучший проповедник, какого мне доводилось слышать, — говорит с бергенским акцентом йомфру ван Лоос.
— И ты уверена, что он не богат?
— Во всяком случае, он был в лавке и получил там кредит.
Весь свет на мгновенье померк в глазах Роландсена, и он собрался уходить.
— Ты уходишь? — спросила она.
— А что тебе собственно от меня нужно?
Так! Новый пастор наполовину было направил её на путь истинный, и она уже прониклась порядочной дозой кротости, но теперь её прежний характер снова одерживал верх.
— Я скажу тебе одно, — проговорила она. — Ты заходишь слишком далеко.
— Хорошо, — сказал Роландсен.
— Ты наносишь мне кровную обиду.
— Ну, и пусть!
— Я не могу больше этого переносить. Я порву с тобой.
Роландсен опять задумался. Он сказал:
— Я когда-то думал, что это будет навсегда. С другой стороны, ведь я тоже не Бог и ничего не могу с этим поделать. Делай, как знаешь.
— Пусть так и будет, — произнесла она запальчиво.
— В первый вечер в лесу ты была не такая равнодушная. Я тебя целовал, а ты мило взвизгивала. Больше я ничего от тебя не слыхал тогда.
— Я вовсе не визжала, — спорила она.
— А я тебя любил больше жизни и думал, что ты будешь моей миленькой собственностью. Да. Так- то!
— Пожалуйста, обо мне не беспокойся, — сказала она с горечью. — Но что будет теперь с тобой?
— Со мной? Не знаю. Я этим больше не интересуюсь.
— Только никогда не воображай, что ты устроишься с Ольгой. Она выйдет за Фридриха Макка.
— Так, — подумал Роландсен. — Об этом знает уж весь свет.
Он пошёл, погружённый в мысли. Йомфру ван Лоос шла за ним следом. Они пришли вниз к дороге, и отправились дальше.
— А тебе идёт быть остриженным, — сказала она. — Но ты острижен очень гадко, совсем неровно!
— На шесть месяцев.
— Я тебе вообще ничего не дам. Ведь между нами всё кончено.
Он кивнул головой, говоря:
— Пусть так.
Но когда они подошли к забору, окружающему пасторскую усадьбу, она сказала:
— К сожалению, у меня для тебя нет трёхсот талеров.
Она подала ему руку.
— Мне нельзя здесь долго стоять. Ну, пока, всего хорошего.
Отойдя на несколько шагов, она спросила:
— Что, у тебя больше ничего нет из белья, что я могла бы пометить для тебя?
— Да, нет, что же ещё? У меня с тех пор больше нет ничего нового.
Она ушла. Роландсен почувствовал облегчение. Он подумал: хоть бы это было в последний раз!
На заборном столбе был наклеен плакат. Роландсен прочёл. Это был плакат купца Макка касательно воровства: «Четыреста талеров за открытие дела. Награда будет дана даже самому вору, если он придёт и признается.
«Четыреста талеров!» — размышлял Роландсен.
