ты ж гад! — и он, скривившись, сжал кулаки.— А если Чубатый сбежит?
Валет закрутил хвостом и вдруг насторожил уши. От переправы доносилась частая стрельба, и какая-то шальная пуля просвистела над его головой. Потом пули полетели густым роем. Кирик заволновался. Полк может не поспеть к переправе, тогда белые прорвут фронт и он окажется в плену. Превозмогая боль в боку, он приподнялся на локте, чтоб глянуть в долину.
В долине вспыхивали огоньки, разрывались выстрелы и кричали люди. Над ними висел молочный туман, смешанный с дымом. Из дыма выскакивали люди, стреляли, бежали и снова стреляли.
— Наши отходят,— встревоженно проговорил Кирик,— не успели, не успели всё-таки на переправу... сюда отходят!
Валет тоже взобрался на борозду и, окружённый свистом пуль, поводил ушами. Цепь уже приближалась к борозде. Мимо Кирика красноармейцы проносили раненых. Пронесли и командира. Он лежал на винтовках и слабеющей уже рукой направлял полк вниз, к переправе. Но красноармейцы бежали к борозде, в которой можно было хотя бы голову укрыть от пуль. Кирика красноармейцы заметили, когда он опять приподнялся на локте и испуганно закричал:
— А переправа, товарищи! Ведь белые захватят! На него вытаращили глаза:
— Тебя не спросили. Их вон целая туча лезет!
— Попробуй сам наступать. А то прячешься в борозде.
Кирик на локтях и коленках, морщась от боли, выкарабкался из борозды.
На него закричали:
— Ты куда!
— Убьют!
— Не вылезай!
— Они же фронт прорвут, товарищи, не позволяйте им переправляться! — и пополз с винтовкой навстречу белым. Возле него сбоку, пугаясь пуль, скулил Валет.
— А говорили, что Кирик предал.
По цепи прошелестел удивлённый шёпот.
— А мы что же? Ползком, товарищи!
За ними поползло ещё несколько красноармейцев, но остальные, засыпанные пулями, не могли даже головы поднять, хотя Кирик всё ещё кричал:
— Вперёд, товарищи, вперёд!
Валет, услыхав знакомую команду, вопросительно посмотрел на Кирика. Вокруг тоненькими голосами пели пули, которых так не любил Валет; но он выскочил вперёд, ощетинился и сердито залаял, как будто на него кто-то замахивался палкой. Красноармейцы, услышав лай собаки, удивлённо высовывали из борозды головы. Шерсть на спине у Валета поднялась дыбом, тонкий хвост был зажат между лапами, уши стояли, как половники. Вдруг Валет как-то неестественно подскочил, завизжал, упал на землю и начал зализывать бок. Возле него распластался обессиленный Кирик. Всё это видели из борозды, и по цепи прокатились смущенные возгласы.
— Стыдно смотреть, товарищи! — выкрикнул кто-то горько.
— А что я говорю, полезли! — проговорил другой.
В это время по цепи пополз слух, что командир умер от ран. Красноармейцы заволновались. Теперь уже несколько голосов кричало:
— Вперёд, товарищи!
— За мной, товарищи!
Бойцы приподнимались на локтях и ползли, а большинство вскакивали на ноги, нестройно, но грозно закричали «ура» и со щтыками наперевес ринулись в долину.
Белые не ожидали такого дружного натиска и остановились. Красноармейцы уже не обращали внимания на пули, а шли в штыковую атаку, тогда белые бросились наутёк через переправу.
Кирик, скорчившись от боли, приподнялся на локтях. Впереди виднелись только спины, пыль и вспышки от вы-стрелов.
— Бегут, бегут Валет. Наши уже на переправе!
Валет жалобно заскулил, вяло пошевелил хвостом, но голову поднять уже не смог. Кирик часто зашмыгал носом, у него самого туманилось в голове, и хотелось опустить её на землю. Наконец к нему подошли санитары с носилками. Кирик спросил:
— О Чубатом не слышали?
— Хотел убежать, анахтема, поймали!
Санитары положили Кирика на носилки.
— А Валета? — робко спросил он.
Один санитар наклонился к собаке, потрогал голову, она тяжело упала на землю.
— Ему уже перевязка не нужна. Хороший был пёс! — санитар вздохнул и взялся за носилки.
Полк гнал врага уже по ту сторону переправы.
Беленький фартучек
Окопы проходили через огород, который спускался к зелёному лугу. Такие же ямки были и на другом берегу речки. Солдаты, которые лежали на огороде, назывались красные, а напротив были белые. Время от времени они стреляли, и мимо хаты, в которой жила светлоголовая Явдошка со своей мамой, пролетали пули. Они жужжали, как настоящие пчёлы.
Одна попала в оконное стекло и пробила в нём дырочку.
— Твоему бы отцу в лоб! — сказала Явдошкина мама сердито.
— Это наши стреляют? — спросила Явдошка.
— Зачем бы они стреляли по своим. Деникинцы стреляют.
— А почему они стреляют?
— Наверное, царя им своего жалко.
— А почему жалко?
— Потому что люди сбросили его, душегуба, с престола.
— И татко мой сбрасывал царя с престола?
— Может, и татко сбрасывал. На фронте солдаты тоже взбунтовались против царя, чтоб народ сам себе правил. На том и разошлись: паны за царя, за свою власть, народ за свою и давай чубы драть, воевать.
Тут на огороде раздался такой взрыв, что даже земля содрогнулась, а разбитое стекло зазвенело и брязнуло на пол.
Явдошка вытаращила глаза и глянула на мать. Мать схватилась за сердце и прошептала посеревшими губами:
— Ложись, ложись на пол! — и обессиленно опустилась на лавку.— Дай воды!
Явдошка выбежала с кружкой в сени, где стояла бочка с водой.
В раскрытые двери было видно, как во двор падали осколки снарядов. Они бухали, как груши, и на том месте вздымалось облачко пыли.
От огорода шёл какой-то человек. Он был в старой шинели без хлястика, на помятой фуражке желтела звезда. На одном плече у него висела винтовка, рукав шинели был разодран и по нему стекала кровь.
Солдат был худой, высокий и зарос давно не бритой бородой. Увидев Явдошку, он направился к сеням.
— Дай, доченька, водички напиться,— сказал он побелевшими губами,— пересохло во рту.
Явдошка не сводила глаз с его разодранного рукава.
— Ой, как кровь бежит,— проговорила она, а сама даже съёжилась.— Рука чудом держится.
Солдат сам зачерпнул кружкой воды и выпил её до дна,
