то с перелетом.
Воздержавшись ради такого дня от меткой стрельбы в латинян, кесарь все же обратил свой лук против одного дерзкого и бесстыдного латинянина, который не только метал множество стрел в стоявших наверху, но и выкрикивал на своем языке какие-то дерзости. Не напрасно полетела стрела из рук кесаря; она пробила щит, прошла через чешуйчатый панцирь сквозь руку и вонзилась в бок».
Можно, конечно, завуалировать результат редкостно для «Алексиады» непомерными славословиями и ссылками на античную мифологию, причудливо сочетающуюся с церковным благочестием («святость дня», из-за которой будто бы приходится стрелять мимо – это Великий четверг Страстной недели). Можно сдобрить это и образцово-показательным описанием командирского подвига (тоже несколько сомнительного: уж очень высока пробивная сила. При стрельбе отнюдь не в упор стрела пронзает щит, чешуйчатый доспех, руку – и входит в грудную клетку? Разве что попадание феноменально удачно или щит с панцирем уж очень плохи). Но довольно трудно усомниться, что перед нами попытка скрыть неуспешные действия.
Нелегкая это мишень: одоспешенные щитоносные рыцари, пускай они даже еще не латники. С тем, чтобы попасть в контур, особых проблем не возникает, однако это на состязаниях выдают призы за меткость, на войне же иной счет. В большинстве случаев лучник из трех вышеназванных рубежей (пробитый щит, пробитый панцирь, глубокая рана) окажется вынужден удовольствоваться двумя, а то и одним. После чего ему останется только ссылаться на святость даты, исключающей намеренное кровопролитие. Ну, почти исключающей…
Тем не менее отметим: при всем уважении к эллинской мифологии выведенные в ней лучники (тянущие тетиву к груди) у византийцев по-прежнему не вызывают ни малейшего пиетета! Разве что для Геракла сделано исключение. Так ведь Геракла традиционно изображают со скифским луком: сложносоставным, сигмаобразным и в целом родственным тому оружию, которым пользовались и в Византии!
Вот еще одна цитата, довольно длинная, но очень насыщенная подробностями. На сей раз бой идет не с «внешними», а с «внутренними» врагами (у византийцев Алексея и Вриенния возникли чисто эстетические разногласия по поводу того, кто из них лучше смотрится на императорском троне). Дочернее восхищение Анны не мешает ей оценить достойные действия противника:
«Видя, что враги сбились в кучу и что подошел новый отряд турок, мой отец разбил войско на три части и приказал двум из них засесть в назначенных местах в засаде, а третьему отряду выступить против врагов. Такой план целиком принадлежал моему отцу Алексею.
Турки наступали, не построившись в фаланги, а разделившись на отдельные отряды, находившиеся на известном расстоянии друг от друга. Каждому отряду было приказано гнать коней на врагов и осыпать неприятеля дождем стрел. С ними следовал и изобретатель этого маневра – мой отец Алексей, который собрал из числа рассеявшихся столько воинов, сколько ему позволили обстоятельства. В этот момент один из окружавших Алексея „бессмертных“, человек храбрый и дерзкий, погнал вперед своего коня, вырвался из рядов и во весь опор понесся на Вриенния. Он с силой вонзает копье в грудь Вриенния. Но тот быстро извлек меч из ножен, обрубил копье, пока оно еще не успело впиться глубже, и со всего размаха нанес удар ранившему его воину. Вриенний попал в ключицу и отсек руку вместе со щитом.
Турки же, подходя один за другим, непрерывно осыпали войско тучей стрел. Воины Вриенния были ошеломлены неожиданным натиском, однако, собравшись и выстроив боевые порядки, они приняли тяжесть битвы, призывая друг друга к мужеству. Турки и мой отец после недолгого боя с противником стали изображать, будто они мало-помалу обращаются в бегство; постепенно заманивая врагов в засаду, они искусно увлекали их за собой. Достигнув первой засады, они повернулись и лицом к лицу встретили противника. По условному знаку из разных мест, словно рой ос, высыпали находившиеся в засаде всадники. Боевыми кликами, шумом и непрерывной стрельбой из луков они оглушили Вриенния и его воинов и ослепили их дождем падающих отовсюду стрел. Воины Вриенния не смогли устоять (все были уже изранены – и кони, и люди), они склонили значок к отступлению и предоставили врагу возможность наносить удары им в спину. Но Вриенний, хотя он был чрезвычайно утомлен битвой и враг с силой теснил его, проявил мужество и присутствие духа: направо и налево поражал он наступающих и одновременно умело и мужественно руководил отступлением».
В целом как будто получается, что василевс Алексей, первый из династии Комнинов, убедительно доказал выгоду тактики конных лучников в сочетании с тяжеловооруженными (но по византийской схеме тяжеловооруженными!) катафрактриями. Однако почему же тогда уже известный нам Иоанн Киннам (конечно, историк, но по основной профессии – военный) в своем «Кратком обозрении…». следующим образом описывает задачи, вставшие перед внуком Алексея, Мануилом, третьим из династии Комнинов:
«Главной заботой василевса Мануила, тотчас по вступлении его на престол, было прежде всего то, чтобы сколь можно более улучшить вооружение ромеев. Прежде они обыкновенно защищались круглыми щитами, по большей части носили колчаны и решали сражения стрелами, а Мануил научил их употреблять щиты до ног, действовать длинными копьями и приобретать как можно более искусства в верховой езде. Даже в свободное от войны время он старался готовить ромеев к войне и для того имел обыкновение нередко выезжать на коне и устраивать примерные сражения, ставя отряды войска один против другого. Действуя в этих случаях деревянными копьями, они таким образом приучались с ловкостью владеть оружием. Вследствие сего ромейский воин скоро превзошел и германского, и италийского копейщика. От таких упражнений не уклонялся и сам василевс, но становился в числе первых и действовал копьем, которое по долготе и величине с другими было несравнимо. ‹…› Этому во время своего приезда в Византию дивился, говорят, и сам Раймунд, по словам рассказчиков, настоящий Геркулес. Предполагая в тех вещах какую-нибудь хитрость, он подошел к царю и попросил у него то самое копье и тот самый щит, и только взяв их в руки и узнав, что они настоящие, с изумлением высказал причину, по которой просил их».
Что византийская тяжелая конница в прямом копейном столкновении превзошла рыцарскую – это, конечно, патриотическое преувеличение, которое вскоре не подтвердилось на исторической практике. Но вот что военная реформа Мануила использовала в качестве базового образца именно кавалерию рыцарского типа, а не своих собственных конных лучников – достоверный факт.
Раймунд же – это очередной из графов Тулузских, еще со времен Алексея имевших с Комнинами удачный опыт делового сотрудничества. Он действительно был человек богатырской силы, в этом сходятся многие хронисты; и уж если он собственноручно убедился, что тренировочное оружие не «надувное», то Мануила Комнина в самом деле можно счесть одним из лучших бойцов своего времени.
Надо думать, он знал, что делает, отказываясь от лука ради рыцарского копья.
«Верные» против «неверных»
«…Едва неверные приблизились к крестоносцам, как Жуанвиль и его рыцари, раненные и изувеченные, не сумевшие даже без посторонней помощи облачиться в доспехи, схватили луки и стрелы и стали из последних сил поддерживать лучников и арбалетчиков, расставленных таким образом, чтобы ударить туркам во фланг, и скоро смешали их ряды (разумеется, ряды „неверных“, а не своих лучников и арбалетчиков.) – Авт.; граф Гильом воспользовался этой сумятицей и ударил по ним. Турки не смогли вынести удара прославленных всадников на тяжелых скакунах фламандской породы. Они обратились в бегство, а крестоносцы преследовали их за пределами лагеря. Спастись сумели лишь всадники-арабы на своих быстроногих скакунах…».
Это уже знакомый нам мессир Жуанвиль (его воспоминания изложены как бы «от третьего лица»: обычная в то время практика). Достаточно характерный эпизод, показывающий, что даже во времена Людовика Святого [7] рыцари сохраняют умение стрелять из луков.
Столь же очевидно, почему они на поле боя занимаются этим лишь в исключительных случаях. По той же причине, по которой командир танка редко стреляет из автомата! Для Жуанвиля и его сподвижников, в ту минуту как бы представляющих собой «экипажи подбитых танков», это буквально жест отчаянья: последняя возможность с грехом пополам не проиграть еще одну битву в неуклонно проигрываемой войне…
Не совсем понятно, схватились ли рыцари за первые попавшиеся луки – или у каждого из них в шатре был свой лук, знакомый и проверенный, с «известными в лицо» стрелами. Все-таки речь не о рядовых
