отвращения при слове «съест», потом снова взглянул на приятеля и продолжил, с трудом выговаривая слова:
— Не должен Иваныч узнать… Никак не должен. Кто скажет? Ты, я?
— Митрич…
— Хер там! Будет молчать в тряпочку, и ты сам знаешь почему…
— А журналистка?!
— А что — журналистка?.. как будто она что понимает… Да и то, не проблема, даже если и поняла. Иваныч ей все равно не поверит…
— А если поверит?
— А если поверит, сделаем так, чтобы говорить разучилась… скоропостижно…
Миша тихо застонал.
— Нет, Иваныч нас точно убьет…
— Успокойся! В крайнем случае люлей даст хороших нам твой Иваныч… что ж он, зверь совсем что ли?
— Ты его плохо знаешь…
— А то ты хорошо!.. Лучше помоги мне подняться.
Немного шатаясь, Миша подошел к кабинке и протянул руку. Тема схватился за нее и с кряхтением приподнялся, опираясь другой рукой о стенку.
— Вот молодец… Не нервничай, Мишанька. Я тебе точно говорю — никто ничего не узнает…
Над головами истошно, как сумасшедший, завыл сигнал тревоги.
— Бля-а! — застонал во весь голос Миша. — Вот тебе и «никто ничего не узнает»!
Тема ошарашено уставился на напарника.
— Подожди, подожди… Тревога включается в комнате дежурных. А дежурные — мы! И мы — здесь! Если тревогу включили… то кто?
До Миши дошло.
— Там же оружие!!!
Он первым рванулся к выходу, но дверь распахнулась ему навстречу сама, отбросив назад, прямо на заблеванный пол возле кабинки.
«Твою мать!» — то ли он сам подумал, то ли мутным от удара головы о кафель сознанием уловил ругательство приятеля. Тот вышел вперед, загораживая Мише обзор. Миша хотел сказать: «Отойди, Тема! Я же не вижу, что там…», — но не успел.
Мощным ударом напарника впечатало в стену. Внутрь ворвались чудовища, источающие такой гнилостный запах, по сравнению с которым вонь из унитаза была ароматом фруктовой жвачки. Двое или трое кинулись на Тему — будто в замедленной съемке, Миша увидел, как когтистые лапы разрывают многострадальное темино горло в кровавые лохмотья.
Еще одно создание, проникнув внутрь, почти на четвереньках, как животное, даже рыча что-то, полезло к нему самому.
Ощутив смрадное дыхание, он зажмурился, чтобы не видеть морду чудища. Ядовитая слюна с клыков уже капала на кожу. Миша успел в последний раз подумать: «Какой атас! Иваныч нас точно…»
Потом он думал только о боли.
Не слишком долго.
17
Больше всего это напоминало бойню.
На мониторы выводилось изображение с камер видеонаблюдения, установленных не только в зале со стеклянными темницами, но и в коридорах на всех этажах, в подвальных помещениях и во дворе у входа.
Заперев дверь и заблокировав дверную ручку автоматным рожком, Диана рухнула в кресло перед пультом и смотрела на дело рук своих.
Смотреть было страшно.
Вот на одном из экранов, показывающем пространство за дверью, в темной луже валяется чья-то оторванная кисть. Может быть, Диане просто мерещится от ужаса, она не могла поклясться в правдивости того, что видит, но кончики пальцев еще подрагивают какое-то время, как лапки раздавленного паука, а потом замирают.
Вот охранник у входной двери отстреливается от атакующих его монстров. Большая часть пуль уходит мимо — твари проворны и умны, они погасили свет, и ему приходится стрелять в темноте. Во вспышках автоматных очередей видны только очертания человека и атакующих его фигур. Потом становится соершенно темно.
Вот Арсений Дмитриевич, падая и вновь вставая, оставляя за собой на полу кровавые разводы, медленно полубредет-полуползет к дверям. Останавливается рядом с ними и поднимает голову, глядя точно в скрытый видоискатель. На пол-экрана покрытая темной жидкостью нижняя часть лица. Подслеповатые глаза слезятся, с отчаянием глядя прямо на Диану.
Самое страшное происходит во дворе. Сюда, на сигнал тревоги уже сбежались солдаты — кто с оружием, кто без. Но слишком поздно, и они слишком неорганизованны, большая часть пациентов уже покинула здание через единственный выход, где их еще как-то можно было сдержать до сих пор.
Диана видит, как несколько зараженных группой нападают на одного солдата, выхватывают у него автомат. Удивительная слаженность действий. Хотя… они же
Обитатели Лепрозория рвались на свободу.
18
— Дави! Я сказал,
УАЗ на полной скорости врезался в толпу сражающихся, сминая тех, кто не успевал отскочить в сторону. Максим Иваныч успел заметить пролетевшее над головой тело в белом балахоне. Или же в розовом? Розовом от размазанной по нему крови?
Не важно!!!
Кто-то завизжал под колесами, но этот истошный предсмертный вопль, как и зычные команды самого капитана, тонули в беспрестанном вое сирены. Он вскочил со своего места рядом с кое-как рулившим Петровым и, вытянув перед собой руку с пистолетом, открыл огонь.
Организм работал отдельно от сознания. В голове же медленно всплывали картины из боевого прошлого, пункты инструкций о необходимых действиях в случае чрезвычайной ситуации на территории.
Раздалась автоматная очередь, и лобовое стекло снесло к чертовой матери. Капитан оглянулся. Вот, за углом здания пристроилось чешуйчатое чучело с калашом, целится…
Он опередил тварь, выстрелил первым.
Машина замерла, Петров — трусливый мальчишка,
— Стоять!!! — капитан преградил дорогу бегущему куда-то солдату. Одним быстрым взглядом оценил состояние бойца. Не ранен вроде, но весь перемазан в крови и зеленой слизи, гимнастерка порвана, глаза сверкают. Убивал зараженных, и сейчас сам уже, наверно… Лучше не думать о том, что сейчас.
— Слушай приказ! Установка: стрелять только на поражение! Любой ценой уничтожить всех, кто вырвался! Понял меня?!
— Понял, товарищ капитан!
