Но теперь приезжает Кортни, и все будет нормально.
— Глупо волноваться, — сказала Нонни. — Ведь Кортни — моя родная дочь. Наверно, все потому, что прошло так много времени. И тогда она почти не разговаривала ни с отцом, ни со мной. Что мы скажем друг другу?
«Ох, Нонни. Если бы я знала, что говорят друг другу дочь и мать, неужели я бы тебе не сказала. Но откуда же мне знать?»
— Она подумает, что я совсем состарилась. Когда она уезжала, волосы у меня были еще совсем темные.
— Правда? — Гилли попыталась представить волосы Кортни на голове у Нонни. Невероятно.
— А может, мне покраситься. Не глупо?
— Покраситься?
— Да. Немного убрать седину.
Нонни с крашеной головой.
— А почему бы и нет?
— Давай так и сделаем.
И пока Нонни красила голову и делала прическу, Гилли подстриглась.
— Тебе очень идет эта стрижка, дорогая.
Нонни была сама на себя не похожа, но ведь Гилли никогда не видела ее с темными волосами. Может, Кортни будет в восторге?
— Вам тоже очень к лицу такая прическа, — соврала она.
Денег у них было не в обрез, как у Троттер, но и не так много, как она пыталась представить в письмах к Уильяму Эрнесту. И несмотря на это, Нонни, кажется, решила устроить Кортни королевский прием. Они купили елку до самого потолка — пришлось даже нанимать соседского мальчишку, чтобы тот вытащил елку из машины и помог поставить в гостиной.
У каждого украшения была своя семейная история, и Гилли вполуха слушала рассказы Нонни о каждой елочной игрушке. Слишком она была взволнованна и никак не могла как следует сосредоточиться, но до нее дошло, что кривобокую картонную звезду соорудил сам Чедвелл, когда ему было шесть лет. Почти вся позолота с нее давным-давно облупилась. Был среди украшений и тряпичный снеговик, которого своими руками смастерила Кортни. Он посерел и расползался по швам. Было и множество разорванных бумажных цепей.
— Вы в самом деле собираетесь повесить их на елку? — спросила Гилли у Нонни.
— Конечно, на елке обязательно должны быть цепи. Мы всегда их вешали.
Тогда Гилли старательно подклеила обрывки цепей и повесила их на елку. Смотреть противно — старое рванье. Но потом, когда она опутала елку нитями серебряного дождя — извела целых три коробки, — елка покрылась словно серебряной вуалью. В темной комнате, где освещена была только елка, она смотрелась совсем неплохо. Пусть не как в витрине большого универсального магазина, но совсем неплохо.
Нонни то снимала, то надевала очки — старалась получше разглядеть елку, наконец, махнула на очки рукой, и они повисли на шнурке у нее на шее, а сама захлопала в ладоши, совсем как девочка.
— В жизни у нас не было такой замечательной елки, — сказала она.
«И у меня не было», — подумала Гилли.
20 декабря.
Дорогая Гилли!
Значит, приезжает твоя мама повидаться с тобой? Вот, наверно, волнуешься. Мистер Рэндолф, Уильям Эрнест и я желаем тебе большого счастья.
Кстати, чуть не забыла. Вчерашний день Уильям Эрнест заявился домой с расквашенным носом. Ты меня знаешь. Я чуть не померла, да только он прямо лопался от гордости. Звонил мистер Эванс, жаловался, говорит, мой малый дерется в школе, а сам хохочет, не мог договорить до конца. Как тебе это нравится?
«Бабах! — Вот что она думает. — Знай наших!»
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Самолет опаздывал. Казалось, все, чего ждешь с таким нетерпением, всегда приходит с опозданием. От волнения и беспокойства у нее переворачивалось все внутри. В огромном прохладном зале ожидания ей было жарко, взмокла под мышками ее новая кофта. Как бы не испортилась…
И вдруг, когда она почти уже и не глядела в ту сторону, дверь распахнулась и в зал повалил народ — разного цвета кожи, разного роста, и все куда-то спешили. Высматривали родных, друзей и, увидав их, с радостными криками бросались друг к другу в объятия. Усталые, капризные младенцы, дети, повисшие на своих матерях. Деловые люди, головы опущены, размахивают кожаными «дипломатами». Дедушки и бабушки с полными сумками рождественских подарков. Но Кортни нет и в помине.
Гилли оцепенела. Значит, все вранье. Кортни никогда не приедет. Дверь перед ее глазами расплывалась. Бежать куда угодно. Только бы не разреветься при всех в этом дурацком аэропорту. И вдруг она услышала дрожащий голос Нонни:
— Кортни!
— Привет, Нонни!
Да какая же это Кортни? Не может быть. Кортни — высокая, изящная, ослепительная. А эта женщина не выше Нонни и такая же полная, сразу видно, хотя пелерина и скрывала ее фигуру. Волосы длинные, тусклые, неухоженные, как у Агнес Стоукс, которую всегда хотелось отмыть. Увядший цветок. Гилли сразу же отогнала от себя эту горькую мысль.
Нонни попыталась неуклюже обнять дочь, но мешала висевшая на плече Кортни большая вышитая сумка.
— А это Галадриэль.
На миг лицо Кортни осветила улыбка, которую так боготворила Гилли. Зубы были безукоризненные. Да, это она, Кортни Рутерфорд Хопкинс. Никаких сомнений.
— Привет.
Слова застревали в горле. Она не знала, что делать. Поцеловать Кортни или еще что-нибудь.
Но тут Кортни сама обняла ее. Огромная сумка надавила ей на грудь и на живот.
— Да она почти с меня ростом, — бросила Кортни через плечо, обращаясь к Нонни, как будто Гилли здесь и не было.
— Она прекрасная девочка, — сказала Нонни.
— Ну, конечно, — Кортни отступила и улыбнулась своей обворожительной улыбкой. — Это же моя дочь, правда?
В ответ Нонни улыбнулась, но не так ослепительно.
— Может, надо получить твой багаж?
— Багаж весь при мне, — сказала Кортни и похлопала по своей сумке. — Вот он.
У Нонни был такой вид, будто ее ударили по лицу.
— Но… — начала она.
— Сколько одежды может понадобиться человеку на два дня?
На два дня? Значит, Кортни все-таки приехала за ней.
— Я же сказала тебе, что приеду на Рождество, посмотрю на ребенка.
— Но когда я посылала тебе деньги…
Лицо Кортни стало жестким, между бровями прорезались морщины.
— Послушай, я же приехала… Верно? Перестань пилить меня, я же только что с самолета. Господи, прошло уже тринадцать лет, а ты все еще хочешь командовать мной. — Она перекинула сумку назад. — Пошли отсюда.
Нонни с болью посмотрела на Гилли.
— Кортни…
Значит, она приехала не по своей воле. Приехала потому, что Нонни заплатила ей. Она и не собиралась оставаться здесь и не думает забрать Гилли с собой. «Я всегда буду любить тебя», — вранье. Всю свою жизнь Гилли погубила из-за этого поганого вранья.
