роль, которую продумал, к которой привык. Он крестьянин, вчерашний землероб, выходец из недр народа. Благодаря исключительному, совершенно фантастическому стечению обстоятельств, он достигает необыкновенного влияния, можно прямо сказать — могущества… Сколько сановников, сколько епископов обязаны ему своей карьерой, своим возвышением! После этого не удивительно, что Кулаков[11] раболепно исполняет его желания. Не удивительно, что С.[12] кланяется ему 'земно'. Сам граф В.[13] заискивает в 'отце Григории' и ездит к нему на поклон вместе со своей супругой. Но, получив такое колоссальное влияние, что сделал 'прозорливец' для крестьянства, для народа? Ровным счетом ничего! Но зато его собственное благосостояние, как уверяют, развилось и упрочилось как нельзя лучше.
— Вы находите его умным или нет? — спросила Ксения Владимировна.
— Согласитесь, что сегодня он ничем не обнаружил своего ума. Но что он очень хитрый человек, себе на уме, то это не подлежит никакому сомнению.
На другой день, в прощеное воскресенье, Ксения Владимировна позвонила ко мне в четвертом часу. Слышу ее взволнованный голос:
— Я только что вернулась от Распутина. У него сегодня был настоящий раут. Вы не можете себе представить, кого я там встретила… Вы не можете себе представить, что там происходило. Это нечто невозможное! Это настоящий бедлам. Я прямо подавлена… Завтра приеду к вам и расскажу все подробно.
V
'РАУТ'
Приехав ко мне на другой день, Ксения Владимировна поведала мне следующий рассказ:
— Ровно в 12 часов дня я подъехала к дому, в котором живет Григорий Распутин. Это дом одного генерала, бывшего губернатора, известного своим черносотенством.
У подъезда стояла карета и два очень элегантных автомобиля с гербами. Высокие выхоленные лакеи стояли тут же на тротуаре около подъезда: на одном была ливрея сургучного цвета, у другого — цилиндр с позументами и скунсовая шаль на плечах.
В передней 'пророка' пахло ухой и осетриной.
Прислуга, раздевая меня, сообщила:
— Отец Григорий сейчас будут: они в Казанском соборе. К обедне уехавши… Пожалуйте в гостиную.
Меня провели в тот зал, в котором 'старец' принимал своих посетителей во время моего первого визита к нему.
Здесь уже было целое общество, состоявшее почти исключительно из дам. Из мужчин был только один — молодой человек, лет 30, родственник графини Головкиной. Он приехал сюда, сопровождая свою молоденькую жену, беременную первым ребенком. Страстная почитательница 'прозорливца', она непременно хотела посетить его в прощеное воскресенье.
Муж, хотя и против воли, принужден был, скрепя сердце, согласиться на это. Несмотря на всю его корректность и сдержанность, можно было подметить, что многое из того, что здесь происходило, сильно коробило его.
Графиня Головкина была вместе со своей дочерью, симпатичной и милой, но, видимо, очень болезненной девушкой, в глазах которой застыла глубокая грусть. Я ранее уже виделась с нею как-то у 'старца', поэтому мы встретились как знакомые.
Я была очень рада этой встрече, тем более, что все остальное общество было мне совершенно незнакомо. Молодую графиню в семье почему-то все звали Тюней, хотя ее настоящее имя было Татьяна Сергеевна. Многие из ее знакомых за глаза тоже обыкновенно называли ее Тюней; поэтому и я усвоила эту привычку.
— Вы давно знаете Григория Ефимовича? — спросила я графиню Тюню.
— О да, с отцом Григорием мы знакомы уже несколько лет, — отвечала она.
— Мне бы очень хотелось поговорить с вами о нем. Но для этого нам, может быть, будет лучше перейти в соседнюю комнату?
— Идемте, — сказала Тюня, вставая.
Мы перешли в соседнюю, небольшую, довольно скудно меблированную комнату и сели на диван.
— Мне кажется, вы относитесь к Григорию Ефимовичу с большим уважением, — сказала я.
Тюня сейчас же начала волноваться.
— Вы правы… Я с первого же раза уверовала в отца Григория, — проговорила она с глубоким убеждением. — И теперь у меня нет никаких сомнений.
— К сожалению, я не могу этого сказать о себе, — сказала я, — напротив, у меня слишком много разных сомнений. К тому же многого из слов Григория Ефимовича я совсем не понимаю.
— Слова отца Григория надо понимать духовно-аллегорически. Его слова всегда имеют особенный смысл. Чтобы понять их сокровенное значение, нужно глубоко вникать, нужно углубляться, сосредоточиваться.
— Затем, признаюсь, меня немало смущает его манера обращения с дамами, — решилась намекнуть я.
Тюня сделала вопросительное лицо.
— Вы не догадываетесь, о чем я говорю?.. Меня крайне удивляет, например, его страсть к поцелуям.
— Ах, Боже мой, — с укором воскликнула Тюня. — Неужели вы не сознаете, что его поцелуи не имеют ничего общего с поцелуями других мужчин?
Позиция, занятая Тюней, начинала меня раздражать. Я решила быть откровеннее.
— Мне не нравятся также его постоянные прикосновения, пожатия, поглаживания, — проговорила я, смотря прямо в глаза Тюни.
— Отец Григорий настолько чист сердцем, что он на все смотрит с высоты своей чистоты, — сказала она убежденно. — Да, да, отец так далек от всего мирского, земного… так далек от всякой мысли об удовольствии или наслаждении… Ему ваше тело не нужно, так как он не придает телу никакого значения… А главное, он считает, что если женщине становится неловко от его ласк, то, значит, она не свободна от греховных помыслов, от тайных желаний.
'Вот оно что, — подумала я, — какова теория!'
— Нас он теперь почти совсем не трогает, — сказала Тюня с самым невинным видом.
Мне вдруг захотелось сказать ей что-нибудь резкое.
— А скажите, пожалуйста, вас не смущает то, что пишут в газетах о Григории Ефимовиче? — спросила я.
Тюня горько улыбнулась, и в ту же минуту судороги задергали ее нервное, бледное лицо.
— Ах, в людях, к сожалению, так много гадкого, — сказала она; сильно волнуясь, — поэтому они во всем готовы видеть что-то грязное.
— Получили ли вы покой с тех пор, как познакомились с Григорием Ефимовичем? Вообще, что вам дало знакомство с Распутиным? — спросила я.
— Благодаря отцу Григорию я получила полную ясность души, — сказала Тюня с каким-то блаженным видом.
Глубокое, искреннее чувство, которым были согреты эти слова, сильно тронуло меня, мне стало от души жаль милую девушку, и я постаралась перевести разговор на нейтральную почву.
— Я в первый раз встречаю у Григория Ефимовича такое большое общество. К сожалению, кроме вас, я никого не знаю из собравшихся здесь… Мне хотелось бы знать, кто эта высокая, представительная дама с
