– Скорее в бомбоубежище!
Мы побежали. Я обернулся: сзади нас бежал железнодорожник и какая-то тетка. А в сквере – никого, одна мама. Она осталась караулить вещи.
В бомбоубежище мы еле протиснулись. Взрывы бомб здесь слышались глухо, потому что мы попали в настоящее бомбоубежище, с толстыми стенами и двухметровым потолком. Я согласился бы здесь сидеть сколько угодно, если бы мама была с нами.
Когда дали отбой, все снова побежали к вокзалу, а мы впереди всех. Смотрим: горят деревянные ларьки, а мама стоит в сквере и машет рукой.
Я думал, мы сядем на лавочку, которая освободилась, и будем рассказывать маме, как мы за нее переживали, но мы похватали вещи и кинулись к воротам на перрон, потому что кто-то сказал, что сейчас подадут поезд.
Нас опять все обогнали: с бабушкой и Светкой разве побежишь быстро? У вагонов толпятся люди – не пролезешь. Мы стали метаться по перрону, пока нас не остановил пожилой железнодорожник и не помог. Он сказал, что подаст Светку в окно, а нам посоветовал лезть, не теряя времени, в вагон.
Мама у нас сильная, она протолкалась скорее, чтобы Светку взять в окно, а мы с бабушкой застряли в дверях. Мне очень неудобно было лезть: обе руки заняты. В одной чемодан, в другой Светкин горшок и сабля. А горшок еще с крышечкой. Я ее через ручку насадил на саблю, чтоб не потерялась, и сабля сейчас мешала: я не мог ее опустить клинком вниз, потому что крышечка свалилась бы. Я просовывал саблю между людьми, а тетка какая-то впереди меня шарахнулась назад и наткнулась. Как закричит:
– Ты чего палки людям в спины суешь?
Как толкнет саблю вниз, а крышечка от горшка и так на самый конец съехала. Она звякнула о ступеньки и покатилась. Надо было лезть в вагон и надо было поднять крышечку.
– Мама, крышечка, крышечка! – крикнул я.
– Куда ты, пацан?
– Бабушка, крышечка! Крышечка же!
Я хотел вылезти назад, но меня подтолкнули, и я очутился в вагоне. Я все-таки хотел вылезти, но тут бабушка поймала меня за руку.
– Бог с ней, с крышечкой.
Мы еще долго проталкивались по вагону, пока добрались до той полки, где сидели мама и Светка. Мама увидела горшок без крышечки, сказала:
– Растяпа!
Но ругать подробно не стала.
Бабушка села на чемодан, а мне хотелось еще посмотреть в окно. Крышечка откатилась на самую середину перрона. Она лежала у всех на виду, и никто ее не поднимал. Люди бежали навстречу друг другу с чемоданами и узлами вдоль поезда и даже не смотрели под ноги.
Станция Тресвятская
Мы отъехали не очень далеко, и опять началась воздушная тревога. Машинист остановил поезд, чтоб мы могли попрятаться от самолетов в лесу, но никто не вылез из вагона. Вылезешь, а потом не успеешь сесть. Взорвалась одна бомба, потом другая, все притихли.
– Тут и будет наша железная могила, – прошептала бабушка.
– Как все, так и мы, – ответила мама.
– Господи! – снова не выдержала бабушка.
– Как все, так и мы, – повторила мама.
Поезд снова поехал. Он быстро набрал скорость, и мы помчались подальше от горящего города.
На станции Тресвятской ничего не горело. Тихо… Ветерок… От белого домика через весь двор тянулась веревка, а на ней мотались синие трусы Рядом с другими, пустыми, прищепками сидела птица с длинным раздвоенным хвостом. Она выкрикивала что-то и раскачивалась, балансируя хвостом, чтобы не упасть.
Мы вышли на этой станции. Кроме домика здесь был еще колодец, не деревянный, а из огромной цементной трубы. Взрослая девчонка в белой косынке доставала из колодца воду Она медленно крутила ручку ворота и смотрела не в колодец, а как мы идем мимо.
Дорога была долгая. Станционный домик скрылся из виду, а деревня все не показывалась.
При входе в деревню нам попалась молодая женщина: на голове у нее была фетровая дырявая шляпа, а в руках большой городской ридикюль. Мама сказала, что это Феня-дурочка. Феня стояла, широко расставив ноги, и смотрела на нас. Из-за домов появились мальчишки, один из них свистнул и озорно крикнул:
– Феня, муж приехал, пианину привез!
Она вздрогнула и побежала вдоль улицы, высоко подбрасывая ноги. Мальчишки засмеялись. Они еще ничего не знали, не видели, как горит город, они здесь играли в разные игры, как до войны. На нас мальчишки смотрели с любопытством.
Родственники
Мама договорилась заранее с родственниками, чтоб они нас приютили, но сейчас она тревожилась: как-то нас примут? Дело в том, что у нас со Светкой у каждого свой отец. Только у меня городской, а у нее деревенский.
Мой приносил шоколад, а ее привозил картошку. Он, как дядя Аркадий, шофером работал. Я своего-то отца не очень признавал, а Светкиного и подавно. Один раз он привез картошку, а я как раз в это время на своем новеньком трехколесном велосипеде по двору катался. Бабушка ему открыла ворота, чтоб он въехал во двор, и отошла в сторону. Я тоже, чтоб не мешаться, поставил велосипед около ступенек, а сам на ступеньки взобрался и смотрю. Он из кабины высунулся и спрашивает:
– Здорово! Как живешь? Откуда у тебя машина?
– Отец мой подарил,
– Ах так! – сказал он и наехал передними колесами на велосипед, чуть угол крыльца не своротил. И еще задними колесами по нему проехался, смял совсем.
– Ты что? А? – испуганно крикнула бабушка.
– Не шуми, мамаша, я ему куплю новый.
А купил, между прочим, только ботинки в школу ходить и кулек пряников. Нужны мне очень были его пряники. Я один раз от одного откусил и то только потому, что мама заставила.
Светкиного отца на фронт еще раньше, чем дядю Аркадия, взяли. Он уехал, а родственники остались. Бабушка их называла «мешочниками» и, когда они приезжали в город молоко продавать, дальше порога не пускала.
Дом бабушкин, – кого она хочет, того и пускает. Они с мамой один раз из-за этого очень поссорились. Мама хотела родниться с родственниками, а бабушка – нет.
А теперь мы шли и думали: как они нас встретят?
Родственники встретили нас невесело. Самый главный, которого я никогда не видел, Светкин дед, стоял, выпятив вперед черную бороду. Он держал топор в опущенной руке и мрачно поджидал нас. Рубашка у него была расстегнута до самого живота, и он свободной рукой почесывал грудь около маленького желтого крестика, висящего на шее на грязной тесемочке. Его сын Колька держал топор обеими руками за обух и в ожидании, когда мы подойдем, стругал кончик перил на крыльце. Еще на крыльце стояла его дочь Анна с сыном Алешкой.
– Здравствуйте! – сказала мама.
– И без здравствуйте можно, – прохрипел старик и закашлялся. Остальные все промолчали. Старик жестом пригласил нас в дом. На крыльце он повернул ко мне свою бороду и буркнул зло: – Горшок поставь, куда ты его тащишь?
Бабушка тоже поднималась по ступенькам, а потом засуетилась и не пошла в дом, села на крыльце.
– Я что-то устала, здесь пока посижу.
В доме в первой комнате между печкой и дверью стояла длинная лавка. Я сел на нее, но старик толкнул меня в плечо корявой ладонью:
– А ну-ка уйди.
И когда я встал, Колька подхватил лавку и понес на улицу. Назад он вернулся с досками. Старик тоже
