ШАРЛЬ ПЕГИ. НАША ЮНОСТЬ. МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д АРК.

настойчиво убеждали его принять церковь со всеми ее догмами, следовать катехизису, а главное, принять смирение, диктуемое церковью. Как позже напишет Раиса Маритен: «Для Пеги не все было так однозначно». [106] Конфликт достиг своего апогея после выхода «Мистерии». Маритен выдвигает следующие обвинения поэту: «Само предназначение Блаженной Жанны совершенно искажено. Вы лишили его Высшей силы и кротости Святого Духа, …простоты и покоя веры, … полного забвения собственного Я, …вы лишили его всего и подменили это …романтической приподнятостью натуры, современной концепцией Бога, совершенно современными и материалистическими представлениями об ответственности за совершающееся зло и о сущности веры святых…».  [107] Как догматичный католик Маритен и многие иже с ним не смогли принять художественное видение там, где затрагивались догмы церкви. Из лагеря католиков только Жозеф Лотт сумел понять, что поэт проник в самую сущность «святости, которая зарождается, которая расцветает …прежде голосов, прежде костра». [108] Заметим здесь, что много лет спустя, в 1988 году, папа Иоанн-Павел II дал такую оценку «Мистерии»: «Все корни теологии сконцентрированы в этом произведении. Теологии, не только осмысленной, не только умозрительной, но, главное, пережитой». [109]

Как бы там ни было «Мистерия» стала первым произведением Пеги, разрушившим стену молчания вокруг его художественного творчества. Андре Жид в марте 1910 года написал восторженный отзыв в Нувель ревю франсез: «Поразительная книга!.. Прекрасная книга!». [110] Пеги сразу стал знаменит. «Мистерия» оказалась для него неким трамплином, и образ Жанны практически не покидал его творчество до самой смерти. [111]

Понятно, что лавина обвинений, обрушившаяся на Пеги после выхода «Мистерии о милосердии Жанны д'Арк», не могла оставить его равнодушным. Необходимо было ответить всем — и врагам, и друзьям.

В 12-й Тетради 11-й серии Пеги намеревался начать публикацию серии материалов по архивам семьи Милье, республиканцев-фурьеристов. 24 апреля 1910 года он начинает писать предисловие к этой серии. Но в начале мая 1-я Тетрадь Милье уже готова, зато Предисловие приобретает неожиданные пропорции и начиная с 37-й страницы рукописи [112] становится ответом на статью Даниеля Галеви, опубликованную в 10-й Тетради 11-й серии под названием «Апология нашему прошлому» (5 апреля 1910 года). В конечном итоге Пеги создает самостоятельное произведение, занимающее весь объем Тетради. Оно называется «Наша юность» и выходит в свет 17 июля 1910 года.

Над статьей «Апология нашему прошлому» Галеви начал работать еще в 1907 году по просьбе самого Пеги, который хотел таким образом отреагировать на многотомный труд Жозефа Рейнака «История дела Дрейфуса», завершенный в 1911 году. К 1907 году вышло пять томов, и, возможно, сам Рейнак просил Пеги дать такой материал в Тетрадях. Возможно также, что Пеги намеревался, опубликовав Тетрадь Галеви в начале 1910 года, высмеять «Дрейфусарскую революцию» Жоржа Сореля, который, широко используя материалы Рейнака, в особенности предпоследний 6-й том (1908 год), представляет Дело Дрейфуса как громадную буффонаду. Увы, статья Галеви также вызвала раздражение и протест у издателя Тетрадей. Само название статьи Галеви никак не соответствовало отношению Пеги к Делу Дрейфуса и к баталиям его юности. «Я не хочу, чтобы меня защищали. Я не обвиняемый», — пишет Пеги Ж. Лотту 28 апреля 1910 года. [113]

Галеви начинает свою «Апологию» с подробного описания всех этапов процесса по Делу Дрейфуса. Желая быть объективным и справедливым, он говорит о столкновении «патриотических страстей» с «интересами гуманности». Будучи последователем Ренана, Галеви с явным скептицизмом вопрошает: «С чем мы сражались? Вряд ли мы это понимали…». Была ли это армия? Или несправедливый приговор? Он спрашивает у лидеров правых: «Почему вы нам не помогали? … Вы, находившиеся, в сущности, не так уж далеко от нас?». [114] Галеви признает, что испытывал радость, чувствуя свою близость к народу и к борющимся революционерам. Да, антиреспубликанская опасность была реальной. Вот почему он принял политику Вальдека–Руссо. В течение десяти лет оппозиции он надеялся вместе со своими друзьями «аристократично» и терпеливо подготовить республиканские институты. Пеги и его Тетради он причисляет к наименее доктринерским. После аннулирования реннского приговора Галеви приходит к следующему заключению: «Мы были победителями в гражданской войне… хозяевами… но хозяевами без славы, признаем это». В чем же была ошибка? «Самые древние институты рассыпались под нашими ударами». [115] Читатель, безразличный к описываемым событиям, мог бы посчитать этот анализ объективным и справедливым, а меланхолическое восклицание Галеви: «Почему самые прекрасные воспоминания не приносят нам радости?» [116] — лишь немного странным. Но Пеги был больно задет этим текстом, поставившим под сомнение смысл всей его преданности Делу, а главное, постоянство его этических суждений, все силы, отданные им в этой борьбе, все жертвы, принесенные им как издателем Тетрадей. Все его существо восставало против меланхолического смирения Галеви, и он написал «Нашу юность» как исповедь, где поведал нам, чем было, что есть для него Дело Дрейфуса и что такое истинный дрейфусизм по сравнению с жалкой карикатурой на него.

Намереваясь сделать предисловие к обширному, рассчитанному на несколько тетрадей материалу о республиканцах, Пеги начинает писать о Республике, о республиканских традициях, о республиканском духе, о республиканском прошлом Франции. Но вот он упоминает Галеви и его Тетрадь, упоминает вполне логично и к месту, ибо Галеви тоже пишет и про историю, и про Республику, и про Революцию. Очень скоро в тексте появляется Дело Дрейфуса, тоже вполне логично, коль речь идет о политике, об истории, о предательстве. Далее же все произведение, по существу, посвящено Делу Дрейфуса. Оно проникнуто духом Дела Дрейфуса, оно является не его апологией, а его апофеозом. При этом Пеги, опытного издателя, редактора, публициста, никак нельзя обвинить в сбивчивости или бессвязности изложения. «Наша юность» написана на одном дыхании. Нет ни цезур, ни лакун, не случайно нет глав, подзаголовков. О чем оно? О Республике? О Деле Дрейфуса? Об идеалах юного Пеги или Пеги зрелого? О Христианизме? О Мистике? Вчитываясь в это произведение, следуя за автором по спирали его долгих периодов, постепенно понимаешь, что эти понятия неразрывны для Пеги. Более того, они суть одно и то же. Можно ли обвинить в противоречивости писателя и философа, воспринимающего жизнь духовную и общественную как неразрывное целое? Можно ли сказать, что Пеги отказался от идеалов юности, если Дело Дрейфуса стало не только делом его юности, но мифом, или мистикой, всей его жизни?

«Наша юность» — это двойной ответ. Ответ на текст Галеви, который, быть может, неосознанно предал, по мнению Пеги, исказил дух поколения дрейфусаров, но это также ответ в более широком плане, ответ всем тем, кто упрекал самого Пеги в отступничестве, в предании идеалов юности. Пеги ведет напряженный диалог-полемику со своими соратниками и с оппонентами. Диалог — это один из основных авторских приемов Пеги. Он ведет диалог с Галеви и с Жоресом, с Бернаром-Лазаром, с Эрве и с самим Дрейфусом. И более глобально — с Государством и Церковью, с молодым поколением и с поколением своих предков, с политиками и клерикалами, с антисемитами, евреями и католиками. Эта форма диалога очень важна, так как Пеги не выдвигает никаких доктрин, он размышляет и, доверяя своему читателю, раскрывает ему ход своих мыслей. При этом создается уникальная атмосфера искренности, даже интимности и истинного пафоса, писатель не скрывает своей боли, порой ярости, а временами пронзительной нежности по отношению к своим собеседникам.

На первый взгляд кажется, что Пеги касается самых разных предметов, говорит о разных вещах, перескакивает с рассуждений историка и философа на личные воспоминания об умершем друге. Но произведение в целом — это, на наш взгляд, глубокий и талантливый философский анализ истории, уникальный и, может быть, впервые осуществленный этический анализ истории. О чем бы ни говорил писатель, все сводится к единственному главному противопоставлению: политика и мистика. Знаменитая формула Пеги: «Все начинается в мистике и заканчивается в политике. Все начинается с… мистики… и все заканчивается политикой». [117] Пеги употребляет слово «мистика» в самом широком смысле, а вовсе не в узком религиозном. Под ним он понимает внутреннюю цельность, «настоящность», верность своим идеалам, жертвенность и преданность, чистые руки, бескомпромиссность, «неконъюнктурность». Можно долго перечислять, но сам Пеги дал емкое и очень простое объяснение этого