ИЗ ДНЕВНИКА ДЭВИДА БЭННЕРМАНА, июнь, 1-го-июль 29-го, 1951 г.
1 июня.
Должно быть, около трех недель назад на нас и свалилась эта летающая тарелка. Наблюдатели с другой стороны Кэтахдина видели, как она опускалась сюда; наблюдатели же с той видели, как она садилась там. Размеры — где-то между шестью дюймами и шестьюдесятью футами в диаметре (или она была сигарообразной?), и скорость какая угодно. Кажется, в итоге все сошлись на розовом цвете. Было достаточно официального пустозвонства, обязанного произвести впечатление, успокоить и разочаровать. Я придал очень мало значения общему экстазу и еще меньше — комментариям: естественно, я считал, что это ПРОСТО летающая тарелка. Но Камилла нынче высидела ангела.
Это должна была быть Камилла. Возможно, я здесь мало уделил внимания моим курочкам. В последние дни мне приходит в голову мысль, что этот дневник может иметь значение не только для моих глаз, оказаться не только утехой старческого одиночества, чтобы притупить жало смерти; ангел в доме круто все меняет. Мне следует помочь возможному читателю осмыслить все это.
У меня восемь несушек: все годовалые, исключая Камиллу, для нее это третья весна. Дважды я оставлял ее зимовать на ферме моего соседа Стила, когда запирал свой сарай и улетал погреть зябкие косточки во Флориду, потому что еще молоденькой курочкой она имела завораживающую меня манеру. Я никогда не смог бы съесть Камиллу; она только глянула бы на топор с тем самым выражением острого неодобрения (а уж это обязательно!), и я ощутил бы, что обезглавливаю по крайней мере любимую тетушку. Единственная дань сентиментальности — ее ежегодная жажда материнства, что, впрочем, совершенно нормально для белых плимутроков.
В этот раз она удачно соорудила гнездо в самой гуще черной смородины. Когда я отыскал его, то высчитал, что опоздал недели на две. Мне пришлось перехитрить ее, наблюдая за нею из окна — у нее хватало ума не передвигаться в открытую от кормушки прямо к гнезду. Когда же я, изодравшись в кровь, добрался до ее убежища, она уже высиживала девять яиц и встретила меня, как заклятого врага. Они не могли быть оплодотворены, ведь петуха я не держу, и я уже успел ограбить ее, когда заметил, что девятое яйцо не от нее. Оно было густо-синее и прозрачное, вспыхивающее изнутри искрами, отчего я вдруг подумал о первых звездах в ясный вечер. Величиной оно было с камиллины яйца. Там был зародыш, но разглядеть его не удалось. Я вернул яйцо под ее лихорадочно-горячую грудку и вернулся не спеша в дом выпить холодного.
Это было десять дней назад. Я понял, что следует вести записи: каждый день я осматривала голубое яйцо, наблюдал растущую в нем неведомую жизнь.
К настоящему времени ангел уже три дня как вылупился. Сейчас я впервые собрался с мыслями настолько, чтобы взяться за перо.
Я испытывал нечто вроде умственной апатии, ранее мне незнакомой. Неточный термин: не столько апатии, сколько озабоченности без четкого понимания, что же меня так заботит. Как у ученого, у меня есть определенная репутация. Но именно сейчас желание накапливать данные начисто отсутствовало: мне просто хотелось сесть спокойно и дать правде, если она есть, войти в бездействующий мозг. Возможно, это часть процесса одряхления — хотя вряд ли. Осколки чудесной синей скорлупы лежат на моем столе. Не могу назвать это исследованием: мои мысли блуждают в этой синеве, не узнавая ничего, что можно облечь в слова.
Ангел расколол скорлупу на две неравные половинки. Очевидно, что это было сделано ею (да, это именно ОНА) с помощью маленьких роговых наростов на локтях: эти наросты отпали на второй день. Мне очень хотелось увидеть, как она разбивала скорлупу, но когда я добрался до гнезда в гуще смородины три дня назад, она уже вылупилась. Высунув свою точеную головку из перышек Камиллы, она сонно улыбнулась и спряталась опять в жаркую темноту — обсыхать. Что я еще мог, кроме как убрать отсюда свою неуклюжую тушу, подобрав осколки скорлупы? Собственную камиллину кладку я убрал за день до этого — Камилла была лишь чуточку раздражена. Удаляя их, я нервничал, даже видя, что они точно снесены Камиллой, но все обошлось. Для пущей верности я разбил каждое. Очень тухлые яйца и ничего больше.
Вечером я занервничал из-за крыс и ласок, как нервничал бы и раньше. Приготовив в кухне ящик, я пересадил парочку, и ангелочка спокойно лежала в моих сомкнутых ладонях. Сейчас они там. Думаю, что им уютно.
Через два дня после появления из яйца ангелочка была величиной с мой указательный палец, ростом около трех дюймов, пропорции — как у шестилетней девочки. Тело, кроме головы, кистей, и, наверное, подошв ног, покрыто пушком цвета слоновой кости; открытая часть кожи мерцает розоватым светом — именно мерцает, как внутренность некоторых морских раковин. Чуть выше лопаток имеются два выроста, которые я считаю формирующимися крыльями. Трудно счесть их добавочной парой специализированных передних конечностей. Мне кажется, что это скорее полностью дифференцированные органы; возможно, они будут похожи на крылья насекомых. Интересно: никогда не представлял себе жужжащих ангелов. Может быть, она и не будет такой. О6 ангелах я знаю крайне мало. Сейчас выросты покрыты плотной оболочкой, несомненно, защитным чехлом, который будет сброшен, как только мембраны (если это мембраны) созреют для роста. Между выростами виден слегка выступающий участок — видимо, специализированная мускулатура. В остальном ее сложение полностью человеческое, вплоть до пары крошечных пуговичек, видимых под пухом; какой смысл их иметь яйцекладущему организму, выше моего понимания. (Просто для сведения: настолько же выше, насколько пейзаж Коро, «Неоконченная» Шуберта, полет колибри или мир, выстроенный инеем на оконнном стекле). Пух на голове за три дня ощутимо подрос и отличается от телесного пушка — позже он станет напоминать человеческие волосы, примерно так, как бриллиант напоминает гранитную плиту…
Случилась любопытная вещь. Я подошел к ящику Камиллы после того, как написал это. Джуди уже спокойно улеглась перед ним. Головка ангелочки торчала из-под перьев, и я подумал — с большей словесной оформленностью, чем обычно требуют подобные мысли: «Вот стою я, натуралист средних лет, в здравом уме, наблюдая за трехдюймовым яйцекладущим млекопитающим в пуху и, с крыльями». И тут она хихикнула. Тогда ее могла насмешить моя фигура, для нее, должно быть, невероятно громадная и комичная. Но другая мысль возникла без слов: «Я больше не одинок». И ее лицо — чуть больше монетки — немедленно изменилось — от смеха к счастливой и дружеской задумчивости.
Джуди и Камилла — старые друзья. Ангел Джуди не волнует. Я без опаски оставляю их одних. Мне надо поспать.
3 июня.
Прошлый вечер я не записывал. Ангелочка говорила со мной, и когда она кончила, я немедленно уснул на кушетке, передвинутой в кухню, чтобы все время быть рядом.
Меня никогда особенно не впечатляли доказательства существования экстрасенсорного восприятия. На счастье, мой ум еще способен воспринять новизну: для ангела же это само собой разумеется. Ее крохотный рот очень выразителен, но существует лишь для мимики и еды — не для речи. Наверное, она могла бы говорить со своими, если бы захотела, но смею думать, что звук был бы за пределами моей способности слышать, да и воспринимать тоже.
Прошлым вечером, когда я занес гнездо внутрь и заканчивал свой поспешный холостяцкий ужин, она вскарабкалась на край ящика и указала на себя, а потом на кухонный стол. Боясь дотронуться до нее своей громадной рукой, я подставил ей ладонь, и она уселась там. Камилла всполошилась, но ангелочка глянула через плечо, и Камилла утихла, наблюдая, но больше не тревожась.
Столешница из фаянса, и ангелочка вздрогнула. Я свернул полотенце и застелил его шелковым носовым платком; ангелочка с видимым удовольствием уселась на это сооружение близ моего лица. Я даже не удивился. Значит, она уже научила меня успокаивать рассудок. Во всяком случае, мне это удалось безо всяких сознательных усилий.
Сначала она коснулась меня визуальными образами. Как я смогу пересказать их обычными словами, если у них нет ничего общего даже со снами? Они лишены всякой символической связи с моим разрозненным прошлым: никакого явного соединения с любой давней банальностью — короче, никакого
