— Да, так. Это значит — «коза». Только чуть-чуть более протяжно.
— Гаайтс, — еще раз выговорила Вика.
— Нет, теперь короче.
Они записали еще десятка два слов. Сигизмунд сам удивился тому, как много он, оказывается, их знает.
Потом Вика спросила, может ли он построить связную фразу.
…В принципе, есть же видеокассета с записью лантхильдиного голоса. Но про кассету лучше не говорить. Там, кроме всего прочего, заснята лунница…
Пока Сигизмунд терзался сомнениями, Вика вдруг лукаво произнесла, удивительно точно воссоздавая лантхильдину интонацию:
— Аттила хайта мик Виктория Викторовна…
Сигизмунд покраснел.
— Аттила — это имя? — спросила Вика. Она сделалась очень собранной и деловитой.
— Нет. Аттила — это «отец».
— Отец? — Она подняла брови. — Атта?
— Да, атта.
Вика неожиданно попросила у него сигарету. Закурила. Спросила:
— «Хайта» — это «зовет», «называет», да?
Он кивнул.
Она потушила окурок.
— Сигизмунд, а как сказать — «звал» или «буду звать»?
Сигизмунд тяжко задумался. Вика терпеливо ждала. Взяла вторую сигарету.
Неожиданно Сигизмунд вспомнил.
— «Хэхайт».
Сигизмунд не понимал, почему Вика глядит таким странным взглядом.
— «Хэхайт», — повторил он. — Вы записываете?
— Это «буду звать»?
— Нет, это «звал».
Вика сделала еще одну заметку. Потом долго мурыжила его со словом «сестра»
— «швостер», «свистар»… Затем захлопнула блокнот, одарила Сигизмунда отстраненно-строгой улыбкой и довольно быстро засобиралась уходить.
От этого визита у Сигизмунда почему-то остался неприятный осадок. Как будто аськина сестрица явилась к нему с определенной целью, хитростью легко добилась своего и, как только получила желаемое, свалила.
Чтобы избавиться от поганого чувства — тем более, ни на чем не основанного — Сигизмунд принялся за уборку. Воздвиг на место стеллаж. Старательно разобрал, протер и расставил книги. Поскорбел над развалившимися в процессе низвержения модернистами — альбом распался на три составляющие. Бегло перебрал мутные фотографии «Кама-сутры». Подивился. Аккуратно убрал на место. Пусть хранится. Память.
Расставил по полкам все безделушки, какие живы остались. Халцедончик, который с Натальей вместе в Крыму нашли (и как радовались тогда!), подержал в руке, поприслушивался к себе. Но в душе ничего не шевельнулось.
Сигизмунд выбросил несколько выцветших наборов открыток «Отдыхайте в Пицунде», происхождение коих осталось для него загадкой, и тому подобный хлам. Приготовил для вынесения на помойку целую пачку «одноразовых» книг — мутный бурный поток словесной жижи, скупленный еще в разгар перестройки.
Подмел. Комната неожиданно приобрела вполне обитаемый вид.
Вот и хорошо. Теперь будем культурно отдыхать. Сигизмунд погасил верхний свет, завалился на диван с «Инквизитором», творением некоего Александра Мазина. Этого «Инквизитора», помнится, Федор принес, нахваливал. Все руки не доходили почитать. Господи, как давно это было. Будто жизнь назад.
Уткнулся в роман. Полчаса боец-одиночка лихо расправлялся с группировками. Рвал их голыми, можно сказать, руками. Но было интересно.
Интересно, как выглядит сам автор? Небось, толстый, рыхлый. Боевики обычно пишут упитанные трусоватые дяди.
От похождений боголюбивого бойца-одиночки Сигизмунда оторвал телефонный звонок. Звонила, конечно, Аська. Кто еще станет названивать за полночь? Породнились с ней прямо за эти дни.
— Чем это ты, Морж, так очаровал мою высокоученую сестрицу, колись?
— А что, очаровал? — без интереса спросил Сигизмунд.
— Не знаю уж, не знаю… Пришла она от тебя такая задумчивая-задумчивая. Ну точно, думаю, влюбилась. Ты ее там трахал?
— Нет еще, — сказал Сигизмунд. — Только «Кама-сутру» в памяти освежил. А что она говорила?
— Ничего не говорила. О тебе расспрашивала, все обиняками да намеками. Я ей говорю: ты, Виктория, не обольщайся — он хоть и генеральный директор, а нищий. Сперли у него все. Кресло вертящееся сперли с подлокотниками, бумагу для факсов— пипифаксов потырили… Словом, все. Пропадешь ты, говорю, с ним.
— А она? — зачем-то поддержал беседу Сигизмунд.
— А она в уголку засела, все блокнотиком шуршала и что-то под нос себе на разные лады бубнила. Стишки, должно быть, сочиняла. А сейчас вот на ночь глядя гулять пошла. Я говорю: «Ты что, Виктория, с ума сошла? Не в Рейкьявике. Снасильничают и пришибут.» А она: «Нет, говорит, пойду воздухом подышу»… Это она, Морж, о тебе воздыхать пошла, точно тебе говорю… А, вот она пришла.
И Аська бросила трубку.
Как ни странно, диковатая ночная беседа с Аськой резко улучшила настроение Сигизмунда. В поведении аськиной сестрицы вдруг перестал чудиться неприятный меркантильный душок.
Сигизмунд проснулся со странным ощущением, которое можно было охарактеризовать двумя словами: поезд пошел. Еще вчера этого чувства не было. Вчера — как и те несколько дней, что прошли с момента исчезновения Лантхильды — поезд его жизни, образно говоря, бездарно торчал на каком-то заброшенном полустанке. Сегодня — словно прогудел сигнал — поезд медленно начал набирать ход. Все, ту-ту. Лантхильда осталась там, на платформе. А Сигизмунд двинулся дальше. Жить. Жить без нее. Привык. Успел. Подлец человек, ко всему-то привыкает…
Это чувство не оставляло его весь день. Вечером, придя домой, он решительно вошел в «светелку» и принялся за уборку. Хватит. Сгреб со шкафа и выбросил все пустые коробки-банки. Заглянул в шкаф. Все вещи лежали в идеальном порядке. «Плечиков» Лантхильда не признавала: все было аккуратно сложено стопочками.
Заначек, по преимуществу бесполезных, по всем углам обнаружено было великое множество. Веревочки, резиночки, носовые платки, игрушка из киндерсюрприза, фантики, завернутые в лоскуточки… Вываливая все это барахло в мешок для мусора, снова подумал: нормальна ли была девка? Не может человек в твердом рассудке сберегать и заныкивать такое количество бесполезного хлама. Даже такое отчасти осмысленное дело, как собирание марок, оставалось для Сигизмунда загадкой. Хотя реклама по ого неустанно призывала Сигизмунда собрать сто тысяч пробок от псевдо-шампанского, дабы выиграть поездку на Канары…
Пройдясь с веником под шкафом, Сигизмунд неожиданно вымел нечто неожиданное — пачку утопающих в пыли фотографий. Отложил веник, наклонился, взял в руки. Происхождение фотографий угадывалось легко: девка выковыряла их из альбома. На всех была Наталья.
Видать, ревновала. Даже изображения убрала, чтобы забыл. Сигизмунд даже обиделся: похоже, девка считала его по интеллекту равным кобелю.
Пошуровал веником еще. Еще одну Наталью вытащил. И бумажный след. Тот, что снимал у девки с ноги, когда сапожки для нее подыскивал.
Сразу вспомнилось, как боялась она давать след. Весь ужас от сей немудреной измерительной
