им досталось. Кажется, я выбил грузину глаз, сломал Саиду руку.
Прибежавшие менты ворвались в камеру и вытащили нас по одному в коридор. Мы были в крови, грузин почти без сознания. На нас надели наручники и отправили в лагерную больницу. Меня перевязали, а грузина пришлось оперировать.
Этой ночью мои друзья пробрались в больницу, связали охрану и открыли замок нашей палаты. Я был не новичок в таких ситуациях, ведь кавказцы вдвоем напали на меня с ножами в изоляторе, и теперь они прекрасно понимали, что у меня гораздо больше возможностей решить это дело.
Грузин упал на колени и стал просить прощения. Один глаз у него был закрыт повязкой, из другого текли слезы. Он протягивал ко мне руки, словно плохой актер в театральной пьесе. Саид посмотрел на него с нескрываемым презрением и, отвернувшись к стене, стал спокойно ждать своей участи.
— Не надо, ребята, — остановил я своих. — Оставьте их.
Так я подружился с чеченским абреком[11] Саидом. Мы провели с ним еще целый год в этом лагере. И я знал: где бы он ни был, он всегда меня поддержит.
У Саида совершенно особое положение в Чечне, мало у кого там есть такие связи. Однажды с ним произошел печальный случай. Его соотечественник в споре вынул нож и бросился на Саида. Саид вывернул ему руку и попытался заставить бросить нож. Тот упрямо сжимал рукоятку и сопротивлялся как бешеный. В результате нож вошел ему под ребро и достал до предсердия. Такой случай в Чечне — происшествие огромной важности. Смерть чеченца требует отмщения, кровной мести. Тейп, то есть род убитого, будет мстить тейпу убийцы, а потом наоборот. И прервать эту бесконечность может только совет старейшин.
Главные люди страны — Масхадов и Басаев — приехали в тейп убитого и собрали старейшин.
— Это печальный случай, — сказали они на совете. — Саид не хотел убивать, он защищался. Но сегодня мы не просим пожалеть его. Мы просим пожалеть ваш собственный тейп, ибо, если вы убьете Саида, ваш тейп просто перестанет существовать. Мы призываем старейшин подумать и принять разумное решение.
Старейшины долго совещались и решили простить Саида. Таков был его авторитет в Чечне.
Прежде всего я созвонился с друзьями в разных концах России. Предстояло узнать, где теперь живет Саид. Я поднял все старые связи на всех уровнях, и скоро мне стало известно, что он находился в лагере особо строгого режима в Сибири. Я тут же дал команду собрать всю возможную информацию о лагере, его администрации, начальнике и, если можно, обо всех, кто там сидит. Я всегда привык работать с точной информацией. Знание — уже половина успеха для того, кто умеет им пользоваться.
Начальник лагеря полковник Юрий Прокофьев даже у заключенных имел репутацию честного и справедливого человека, что крайне редко. Я стал наводить о нем дальнейшие справки и скоро узнал, что у полковника Прокофьева в семье горе. Его пятилетний сын Генка неизлечимо болен лейкемией. Прокофьев безуспешно испробовал все имевшиеся у него возможности лечения — надежды не было. Друзья-офицеры собрали по подписке деньги, кто сколько мог, и отправили полковника с женой и сыном в Москву. Белокаменная столица встретила провинциального полковника холодно. Медицинские светила, к которым ему удалось пробиться, смотрели на больного пустыми глазами, оживавшими только при виде купюр, лучше всего баксов. Он сунулся в свою ведомственную поликлинику МВД, еще недавно престижную и могущественную, но там тоскливо махнули рукой. Болезнь неизлечима. Но я-то знал, что на Западе белокровие лечат, нужно только найти донора, чтобы взять у него микроскопическую частицу костного мозга, лишь бы совпали те сотни параметров, которые необходимы для трансплантации. Разумеется, у начальника лагеря, даже в чине полковника МВД, не было никакой возможности вывезти мальчика за границу, найти донора и организовать операцию.
Мне сообщили, что Юрий Прокофьев без ума любит своего сына. Я его вполне понимал. Еще совсем недавно состояние моей маленькой Лизы врачи считали безнадежным. Счастье, что я нашел во Франции врача, который взялся вылечить ее — и действительно вылечил. Я немедленно принял решение.
Назавтра мои друзья приехали в поселок Строителей, где находился лагерь. Они добились встречи с начальником лагеря, сказавшись представителями Красного Креста. Полковник действительно писал в Красный Крест и сразу же принял их у себя дома.
— Господин полковник! — сказали они ему. — Мы приехали, чтобы попытаться спасти вашего сына. Мы навели справки и, зная, что вы человек чести, не будем вам лгать. Вы должны помнить только одно: для вашего Генки мы сделаем все, что только может сделать для него мировая медицина. Вы понимаете, что это потребует огромных средств и немалого труда. В качестве компенсации мы просим освободить одного из заключенных. Конечно, вы потеряете работу, звание, не исключено, что сами попадете в тюрьму, но спасете сына. Обдумайте наше предложение! У вас есть целый день на размышление. Но не больше.
Они просили освободить из лагеря Саида, которому оставалось сидеть еще двенадцать лет. Выйдя из очередного заключения года три назад, Саид вернулся в свой родной Грозный и попал как раз в разгар войны между чеченцами и федеральными войсками. Естественно, он встал на сторону своих соплеменников. В одном из боев Саида жестоко контузило, он потерял сознание, а очнулся уже в тюремной больнице в России. Учитывая прошлое, ему дали пятнадцать лет особо строгого режима. Надо ли говорить, что он снискал этим славу национального героя.
Единственным способом начисто освободить Саида было объявить его погибшим.
Я целые дни проводил на телефоне.
Если бы полковник Прокофьев отказался (а это был, повторяю, честный человек, за двадцать лет работы в органах не замешанный ни в какой коррупции), ни за какие деньги мы не смогли бы вытащить Саида из тюрьмы. Мы понимали, что материальные блага не соблазнят начальника лагеря. И только смертельно больной сын давал нам возможность вести диалог.
Не надеясь на положительный результат, мы подготовили несколько других планов освобождения Саида, даже подыскали вольнонаемного рабочего, внешне похожего на Саида. Вольнонаемные ежедневно возвращаются в поселок; немного грима — и в один из вечеров в поселок возвратится не рабочий, а Саид. Связанного рабочего назавтра освободят надзиратели, тем дело для него и кончится. Однако этот вариант тоже требовал времени и мог оказаться вообще невозможным в случае решительного отказа полковника Прокофьева.
Полковник оказался умным, смелым и решительным человеком, который согласился на наше предложение, чтобы спасти умирающего мальчика.
Оставался начальник медчасти. Еще до поездки в поселок Строителей мы все о нем узнали. Начальником медчасти была женщина, майор Грачева, жена заместителя начальника лагеря по режиму подполковника Грачева. Оказалось, что у четы Грачевых рыльце в пушку. Дилер Жора из Свердловска поставлял Грачеву наркотики, а жена в своем медпункте передавала их лагерным дилерам. Зарабатывали они на этом по-царски. В лагере поговорили с двумя их клиентами и объяснили, что надо делать. При очередной поставке они сказали майору Грачевой так:
— Начальник! На нас тут наехали, поэтому предупреждаем: если нас спросят, кто нам дает лекарство,[12] мы молчать не будем. А то, начальник, нас хлопнут, как комаров, никто даже не заметит.
Начальник медчасти побледнела: она знала, чем это пахнет: разжалование, суд, десять лет лагерей… Ее муж связался с Жорой. Тот сказал то же самое. С этого момента оба стали податливы и сговорчивы. Через несколько дней в лагере произошла драка с поножовщиной. Дежурным по лагерю был в тот день подполковник Грачев. Как сообщалось в его рапорте, в драке участвовал Саид, который был смертельно ранен и умер, не приходя в сознание. Его убийца уже имел смертный приговор, который ему заменили на двадцатилетнее тюремное заключение, а, следовательно, лагерное убийство ничего не могло изменить в его судьбе. Разумеется, ему пришлось отсидеть в изоляторе.
Когда происходит такое чрезвычайное происшествие, смерть заключенного должны засвидетельствовать три человека: начальник лагеря, начальник медчасти и районный прокурор. Прокурору ближайшего райцентра оставалось несколько месяцев до пенсии, и ему до смерти надоели злые сибирские морозы, для измерения которых не хватает никаких градусов, лето с тучами комаров, пикирующих на жертву с беспощадным звуком немецких «мессершмиттов», вечная мерзлота и плохо очищенная водка в мерзкой зеленой бутылке с дефектами стекла, быстро убывающая на столе в одинокие зимние вечера. Сын прокурора жил в Москве, и больная ревматизмом жена то и дело норовила провести месяц-два в столице или полежать в теплых краях в санатории. С толковым человеком можно договориться, и мы помогли ему
