— Генка, да ты что? — удивленно спросил Аркадий. Отнял мою руку от глаз, сжал ее своими крепкими пальцами. — Разве ж так можно! Как девчонка плаксивая… Ты ж сам про Горького говорил. Как это… подожди… «чтобы каждое слово пело, светилось»… Это ж тебе не шутка писать так научиться. Тут же какой труд нужен…
— Значит, я виноват по-твоему, да? Я к тебе посоветоваться пришел, я о тебе целый вечер думал, а ты… Эх ты!..
— Ну и чудак же ты, рыба-салака! Чего ж ты обижаешься? Я ж тебе дело говорю!
— Что ты мне говоришь? Дневник в Падун выбросить, да?
— Нет, братуха, это ты брось, я тебе такой чепухи не говорил.
— «Не говорил»! Разве я не вижу!
— А то видишь! Если хочешь знать, так я тебе открыто скажу — ты этот свой дневник продолжай, пиши. Вот как.
— Шутишь ты, Аркадий?
— Чего там шучу! Исправь свои двойки и колы и пиши… Я и сам писал бы, братуха, только способностей у меня нет. Видеть — будто на картине вижу, а как ручку возьму — все пропадает…
Трудно было понять, шутит Аркадий или говорит всерьез. Пожалуй, не шутит. Лицо у него стало задумчивым, из больших темных глаз на меня лилось тепло и едва заметная грусть.
— А как ты представляешь это, Аркадий? . —все еще с недоверием спросил я.
— А так… Только ты не смейся, Генка… Как будто бы выйду вечером к Ангаре, а вокруг огни, огни. На берегу, там, где сейчас тайга, — город; по плотине от Пурсея к Журавлиной груди электрический поезд идет. Поверишь, Даже шум колес слышу. И река вся в огнях, и небо. Будто радуга в нем стоит — высокая, яркая… золотая радуга. — Аркадий умолк, смущенно и виновато посмотрел на меня. — Ты не думай, братуха, я хоть и однорукий, а отсюда не уеду. Я все равно Братскую ГЭС строить буду…
Губы его дрогнули, и голос стал глухим и хриплым.
— Достань там, в тумбочке, — махнул он рукой, — под книжками…
Я нагнулся и вытащил из-под книжек смятую пачку папирос. Аркадий прислонил спичечную коробку к груди, чиркнул, поднес огонек к папиросе. Над койкой, покачиваясь, поплыла тонкая голубая ниточка дыма.
В ту же минуту в коридоре зашлепали туфли. В палату вошла тетя Луша и подозрительно понюхала воздух.
— Это еще что такое? Кто курит?
— Никто не курит. Это вам показалось, — ответил Аркадий, пряча папиросу под койку.
— Я тебе дам — показалось!
Тетя Луша подошла к нему и выдернула из пальцев папиросу, будто маленькую ядовитую змейку.
— А ты уходи, — сказала она. — Нечего больным папиросы носить!
— Тетя Луша, он не приносил.
— Я лучше тебя знаю, кто приносил! Уходи, и все!
Тетя Луша взяла меня за руку и повела в коридор.
— Больше не пущу, так и знай, — сказала она и вытряхнула меня из халата. — Им добро делаешь, а они…
Тетя Луша выпроводила меня за дверь, щелкнула ключом. Замок сердито звякнул и тотчас затих.
Я спустился с крыльца и пошел к дому. Легкий ветерок колыхал пушистые заиндевелые ветки деревьев; издали сквозь чащу леса звездочками сияли огни в домах добровольцев.
Встреча с Аркадием наполнила меня радостным и в то же время каким-то тревожным чувством. Да, не просто жить на свете. Сколько еще впереди обид, трудных дней, надежд и сомнений. Ну что ж, я пойду навстречу этим злым, колючим трудностям. Нет, что бы ни случилось, я ни за что не уеду отсюда. Так же, как и Аркадий, я собственными глазами увижу нашу Братскую ГЭС и высокую золотую радугу в синем сибирском небе.
Я шел по таежной тропе, смотрел на холмистые снежные берега Ангары и убежденно повторял:
— Да, так и сделаю. Как сказал, так и будет.
