постараться, чтобы не попасть в плей-офф.
Загорается еще одна лампа, и ведущий просит нас занять места. Он объявляет собрание открытым и произносит вступительное слово. Я сажусь рядом с женщиной, которая пытается беззвучно раскрыть упаковку конфет. Поймав мой взгляд, она краснеет и предлагает мне угоститься.
Зеленое яблоко.
Вместо того чтобы грызть, я сосу конфету, но терпения мне всегда не хватало, и когда ее остается совсем мало, я не выдерживаю и разламываю колечко зубами. Как раз в этот момент наступает тишина. Я поднимаю руку, и ведущий приветливо улыбается мне.
– Меня зовут Эрик, – говорю я, вставая. – И я алкоголик.
Когда я окончил юридический факультет, передо мной открылись самые разнообразные перспективы. Я мог бы пойти работать в престижную бостонскую фирму, клиенты которой платили бы по двести пятьдесят долларов за час моей консультации; я мог бы занять пост государственного защитника в любом округе США и помогать людям; я мог бы устроиться клерком в Верховный суд. Но вместо этого я предпочел вернуться в Векстон и открыть собственное дельце. Все, в конечном итоге, свелось к тому, что я не могу надолго расставаться с Делией.
Любой парень запросто назовет момент, когда понял, что с этой женщиной, находящейся рядом, он проведет всю свою жизнь. У меня была несколько иная ситуация: Делия находилась рядом так долго, что я утратил способность выносить ее отсутствие. Между колледжами, где мы учились, пролегало пятьсот миль. Звоня ей в, общежитие и попадая на автоответчик, я всякий раз представляв как в этот миг толпы парней пытаются украсть ее у меня. Признаюсь честно: сколько себя помню, я всегда оставался единственным объектом ее любви, и сама мысль о соперничестве сводила меня с ума. От переживаний меня спасал стаканчик-другой пива. Довольно скоро стаканчиков стало шесть, а то и десять.
Пьянство было, так сказать, у меня в крови. Мы же все видели статистику среди детей алкоголиков. В детстве я мог поклясться, что никогда не стану таким, как моя мать; возможно, я бы избежал этой участи, если бы не скучал по Делии так сильно. Без нее внутри меня зияла дыра, требовавшая наполнения. Я наполнял ее так, как принято в семье Тэлкотт.
Забавное совпадение: я запил, потому что хотел, чтобы Делия смотрела лишь на меня, – и ради этого же я бросил пить. Она не просто «человек, с которым я хочу прожить остаток жизни», она – причина, по которой я вообще живу.
Сегодня во второй половине дня я должен встретиться с потенциальным клиентом, который – так уж вышло – является вороном. Блаки поранился, выпав из гнезда; по крайней мере, так утверждает спасший его Мартин Шнурр. Шнурр выходил птенца и, заметив, что тот не спешит улетать, стал прикармливать его холодным кофе и кусочками пончиков, оставленными на крыльце. Но однажды ворон погнался за соседским ребенком, и родители вызвали полицию. Как оказалось, вороны – это мигрирующий вид, находящийся под наблюдением федеральных властей, а лицензии у мистера Шнурра нет.
– Он улетел из клетки, где его держали в Управлении по вопросам экологии, – не без гордости говорит Шнурр. – И нашел обратную дорогу! Десять миль, между прочим.
– Да, для бешеной птицы десять миль не крюк… – бормочу я. – Чем я могу быть вам полезен, мистер Шнурр?
– УВЭ хотят снова его забрать. Я хочу получить запретительное постановление. Если надо будет, я дойду до Верховного суда.
Вероятность попадания этого дела в кабинеты Вашингтона колеблется где-то между нулем и зеро, но прежде чем я успеваю образумить Шнурра, в офис в слезах врывается обезумевшая Делия. Внутри меня все сжимается. Я представляю худшее. Что-то случилось с Софи. Не обращая внимания на клиента, я тащу Делию в коридор и пытаюсь вытрясти из нее хоть какую-то информацию.
– Папу арестовали, – говорит она. – Ты должен помочь ему, Эрик. Ты просто
Понятия не имею, что натворил Эндрю. Я не задаю лишних вопросов. Она верит, что я могу помочь, и этого, как всегда, достаточно, чтобы я поверил тоже.
– Я обязательно ему помогу, – говорю я, хотя на самом деле это значит: «Я обязательно помогу тебе».
Мы никогда не играли у меня дома. Я специально вставал пораньше, чтобы первым постучаться в дверь Делии или Фица. Если же мы решали пойти ко мне, я не пускал друзей дальше заднего двора или площадки под покатой крышей гаража. Таким образом мне удалось сохранить свою тайну аж до девяти лет.
В ту зиму Фица взяли в хоккейную команду, и мы с Делией проводили вечера вдвоем. Она всегда была независимым ребенком – из тех, знаете, которые носят на шее ключ на веревочке. Отец постоянно пропадал на работе в доме престарелых, и такое положение дел ее вполне устраивало, пока она не увидела по телевизору фильм о мужчине, который распорядился после смерти отослать свой безымянный палец брату- близнецу. После этого Делии уже не нравилось оставаться одной. Она начала выдумывать предлоги, чтобы я побыл у нее после школы, а я с радостью соглашался – лишь бы не возвращаться к себе. Но сначала нужно было все же заскочить домой. У меня были сотни оправданий: бросить рюкзак, взять свитер потеплее, дать маме дневник на подпись. Сразу же после этого я шел к Делии.
Однажды мы с Ди, как обычно, расстались у развилки между нашими домами.
– До скорого, – сказала она.
Дома царила тишина, что сразу же показалось мне дурным знаком. Я прошелся по комнатам, окликая маму, пока не нашел ее без сознания на кухонном полу.
На этот раз она повалилась набок, а под щекой скопилась лужица рвоты. Когда она моргнула, я увидел ее алые, как рубины, белки.
Я поднял бутылку и вылил остатки бурбона в раковину, потом передвинул маму, чтобы вытереть пол бумажным полотенцем. Прибравшись, я попытался обхватить ее поудобнее, чтобы дотащить до дивана.
– Тебе помочь?
Только в этот момент, услышав робкий голос Делии, я понял, что она уже довольно давно стоит здесь. Она смотрела куда-то мимо меня, и я был рад, что нам не нужно встречаться взглядом. Она помогла донести маму до дивана и перевернуть ее набок, чтобы она не захлебнулась рвотой. Я включил телевизор – там как раз шел ее любимый сериал.
– Эрик, мальчик мой, ты не мог бы… – пробормотала она, но отключилась, не успев договорить. Оглянувшись, я понял, что Делия ушла.
Меня это нисколько не удивило. Именно поэтому я, собственно, и таился от своих лучших друзей: я был уверен, что они кинутся наутек, увидев подобную картину.
Я вернулся в кухню, едва волоча тяжелые, словно гири, ноги. Делия стояла с мочалкой в руке и молча смотрела на линолеум.
– А пятновыводитель для ковров подействует, если ковра нет? – спросила она.
– Уходи! – велел я. Я не отрывал глаз от пола, как будто мелкие голубые точки узора меня заворожили.
Делия словно только сейчас поняла, какой я на самом деле чудак, и начертила пальцем крест у себя на груди.
– Я клянусь, что никому не скажу.
По щеке у меня сбежала предательская одинокая слезинка, которую я тотчас смахнул кулаком.
– Уходи, – повторил я, хотя меньше всего на свете хотел этого.
– Хорошо, – согласилась Делия. Но не ушла.
Полицейский участок Векстона похож на сотни других провинциальных органов юстиции – приземистое бетонное здание с флагом, торчащим, как гигантский тюльпан. Диспетчера там беспокоят до того редко, что он держит на рабочем столе портативный телевизор. Одна стена непременно зарисована фреской со словами благодарности от детишек города. Я вхожу и прошу о свидании с Эндрю Хопкинсом. Диспетчеру я представляюсь его адвокатом.
Двери разъезжаются автоматически, и в приемную входит сержант.
– Он там, – говорит он, ведя меня по лабиринтам казенных коридоров.
Я прошу показать мне ордер на арест Эндрю, притворяясь, как и все адвокаты, что знаю больше, чем
