верст тащил, а курицу? Что вспоминать, четырнадцать лет — не четырнадцать дней.
Иван, до сих пор подбрасывающий дрова в печку, разогнулся и как-то особенно внимательно посмотрел на обоих мужчин.
— А я вот тоже живу у дяди Вити пятнадцатый год. Может, это вам тоже что-то говорит?!
— Еще бы, — улыбнулся дядя Егор, — небось, за Дуней уже всерьез ухаживаешь?
— Причем тут Дуня? — побагровел и без того красный Иван.
— Дак ты мне сам рассказывал прошлым летом.
— Уехала его Дуня, — сказал Виктор, — на Алтай родители увезли.
— Другая найдется, — успокоил Егор.
— Не найдется, — со злостью ответил Иван, — больше таких не будет. Ты вот, дядя Егор, так и остался один, не нашел другой Дуни.
— У меня не Дуня, а Варвара была, — как-то мечтательно и гордо сказал Егор.
— Варвара?! Дядя Витя вчера мне сказал, что мать мою тоже Варварой звали, а на фронте вы вместе были, значит, ты и показывал ему ее фото?
Иван подошел вплотную к взрослым, в правой руке он держал полено, его решительный и в то же время умоляющий вид сделал свое дело, и взрослые не выдержали. Первым встал Виктор:
— Ну, вот что, Иван, хотели мы с тобой завтра поговорить, но, да видно судьба такая. Я выйду, а у вас с дядей Егором мужской разговор будет. Одно скажу: дядя Егор — твой отец, и постарайся понять его.
И он вышел, потихоньку прикрыв дверь бани.
Прошел в жилую комнату, достал с полки тряпицу, в которой замотан был самородок, развернул его, и драгоценный металл сверкнул во всей его неоценимой красоте. Кусок был почти гладким, будто отшлифованным, без прослоек и примесей. Виктор и раньше видел самородки, но такие — редкость. Осмотрев, завернул его снова, потом достал из мешка парусиновую рукавицу и сунул слиток туда и положил на самое дно. Оделся и вышел в коридорчик, где в конуре-избушке сидела лайка. Она выскочила и нетерпеливо завертелась у двери. Виктор открыл дверь, вынес лыжи и стал надевать их.
Солнце уже скрылось за сопками, но на дворе было еще довольно светло, вороны приутихли, изредка слышался их негромкий грубый говор. Где-то далеко загудел олень, его голос эхом несколько раз отскочил от сопок и, прохрипев протяжным «У-у-у-у», затих. Собака, выскочив следом за Виктором, радостно подпрыгивая, звала человека вниз по ручью, потом дальше, к большой реке, на охоту. Но уставший Виктор, медленно передвигая лыжи, большим кругом обошел все строение и, отметив его добротность, подумал, что, может, и не надо все это сжигать, а может, Егор и не умрет, а проживет еще несколько лет, а к тому времени появится возможность объявиться ему на людях и незачем будет хранить проклятые тайны…
А в предбаннике уже закончился «мужской разговор». Иван теперь сидел на бревне напротив Егора, в полутьме фигуру его различить было трудно, только лицо выделялось белым пятном.
— А кого я порешил и за что, тебе знать не надо. Так оно и мне спокойнее будет, и тебе проще. Просто отомстил я за муки и смерть моих родителей. А того, кто нас с твоей матерью приютил в начале нашего бегства, уже, видать, нет на свете, искалеченный он весь был. У меня родственников не осталось, только сестра моя сводная, но я не хотел бы, чтобы ты с ней встречался. Она человек хороший и помогала нам с тобой почти год, но потом… А у матери твоей были родители, может, и поныне живут. Чтобы на них никто не мог отыграться, я и не извещал их ни о чем. Вначале у нас мысля, была сразу сюда податься, но я решил отомстить, тем более что узнал я, кто был виноват, прямо перед выездом, да потом Варвара тобой ходила уже на девятом месяце. А в том, что она умерла, вины моей нет, в селе еще хуже было бы. А так все же настоящий фельдшер роды принимал. Видать, судьба у нее такая…
А хоронил я ее скрытно. Документов-то у нас никаких, все бумаги в сельсовете остались, сам понимаешь. Так вот, по-солдатски, завернул в плащ-палатку и схоронил. Спасибо, мой приятель на грузовике отвез туда, куда я хотел. Под березкой недалеко от большака и нашла твоя мать последнее пристанище. А вот теперь моя очередь, болен я, смертельно болен, потому и позвал вас.
Скрипнула дверь, и вошел Виктор.
— Ну что, все обговорили? — спросил он.
— Да вроде бы все. Вот самое главное осталось, — ответил Егор.
Иван сидел, обхватив голову ладонями, и еле заметно качался из стороны в сторону.
— И что же главное? — спросил Виктор, усаживаясь рядом с Егором.
Наступила длинная пауза. А печь полыхала, даже в предбаннике становилось невыносимо жарко, Егор не выдержал, начал медленно вставать с лавки, сначала опираясь на один костыль, потом на другой.
— Ух, как полыхает! И впрямь пойдем, попаримся, а завтра и продолжим разговор. Ведь не на день пришли?
— Да оно так, не на день, а всего на два и пришли-то. Давай пока на этом закончим. Где у тебя фонарь? — подхватил Виктор.
Зажгли фонарь, подвесили повыше к потолку, и стали молча, раздеваться, думая каждый о своем.
Дружно трещали поленья… На следующий день состоялся главный разговор. После сытного завтрака, который готовили все (была картошка с мясом, а на закуску — брусничный взвар). Егор достал из подполья самодельную деревянную шкатулку, вытащил оттуда большой, сложенный вчетверо лист бумаги и, отодвинув со стола посуду, развернул его так, чтобы всем отчетливо была видна какая-то схема или карта.
— А вот это и есть самое главное, — продолжил хозяин разговор. — Это карта того места, где похоронена Варвара.
В голосе его послышалась хрипота, глаза заблестели:
— От моей родной деревни это верст двадцать будет. Там и растет та березка. Она одна- единственная, мы там и крест поставили. Да и Костя, наш фронтовой друг, Виктору писал, что жива березка, правда, он уж почитай лет шесть, как не пишет, может, что и изменилось. Так если березки нет, то там буквально в десяти шагах проселочная дорога, а с другой стороны, в двухстах метрах, большак строили, наверно, давно закончили…
Егор задохнулся — то ли от волнения, то ли от того, что так много уже не говорил давно, а последние слова произнес почти шепотом.
Виктор и Иван молчали, было слышно только, как тяжело дышал Егор и нервно постукивал пальцами по столу.
— И ты думаешь, что Иван туда поедет? — нарушил молчание Виктор. — Почитай, восемь тысяч верст. А парень-то окромя своей деревни нигде и не был. Ты об этом — то подумал?
— Не только поедет, а еще и мое последнее желание исполнит. Я его за всю жизнь ни о чем не просил, это моя первая и последняя просьба, — с такой необычной твердостью в голосе произнес Егор, что Иван даже вздрогнул и сразу понял, что выполнит желание отца, чего бы это ему ни стоило.
— А желание мое такое, — чуть помолчав, уже тише и спокойнее, но все так, же решительно продолжал Егор. — Когда я умру, а по моим приметам ждать остается недолго, меня нужно кремировать, а попросту, сжечь. А прах мой положить в железный ящик, отвезти в мою родную деревню и похоронить в одной могиле с Варварой. Вот и все.
Иван откинулся к стенке; его красивое бледное лицо выражало крайнее волнение, Виктор ходил взад и вперед по комнате и со стоном: «Эх-х-х!» бил с силой кулаком в ладонь другой руки.
А Егор спокойно встал и закостылял в сени, там что-то загремело, и через минуту он вошел, держа в руках небольшой железный ящик. Поставил его на лавку и, сказав только одно слово: — «Вот», сел на свое место.
Ящик со всех сторон был запаян, и даже верхняя его часть была облужена, стоило только закрыть крышку и запаять.
— Ну, так что, Иван?! — и с просьбой, и с нотками приказа в голосе проговорил Егор. — Сделаешь? Или кишка тонка?
Виктор остановился посреди комнаты и посмотрел на Ивана, который словно и не слышал отца, сидел и смотрел в окно.
— Да ладно, что уж так напирать на парня! Да и не к спеху оно, — начал было Виктор. Но Иван,
