баронов, графов и королей. Тогда и выяснилось: лишь немногие уже располагают едиными, передающимися в нескольких поколениях, общими наименованиями всех членов семьи (от латинского familia – семья – произошёл русский термин «фамилия»), а основная масса народу обходится отчествами да случайными прозвищами.
Прославленный немецкий порядок в ту пору был ещё далеко не столь непреложен, как веком позже. Но приказ начальства и тогда подлежал неукоснительному исполнению. Велено заполнить все графы документа – что-то да будет вписано. Чиновники стали сочинять фамилии по собственному разумению.
Правда, разумение ограничивалось желаниями самих паспортизуемых. Не каждый согласится зваться Кушталь – вышеупомянутое коровье стойло – или Штрассенштауб – уличная пыль. Куда чаще фамилию давали по имени или профессии самого давнего из известных предков семьи. Отсюда бесчисленные Шмидты – кузнецы, Мюллеры – мельники, Петерсы да Юргенсы.
Зато на евреях – в ту пору ещё почти бесправных даже в весьма веротерпимой Пруссии, не говоря уж о католических Австрии с Баварией или строго протестантской Саксонии – чиновная фантазия отыгрывалась. Кноблаух – чеснок – ещё далеко не самая неприятная запись в документе, появившаяся в ту пору. Не зря впоследствии говорили: нет такого слова, какое не могло бы стать еврейской фамилией.
Строго говоря, такие слова всё же есть. Скажем, фамилию Кайзер – император – чиновник не занёс бы в паспорт даже в шутку: тут недалеко и до обвинения в узурпации. А фамилии вроде Готт – бог – или Энгель – ангел – были равно кощунственны для обеих заинтересованных сторон. Но двигаться вниз можно было очень глубоко. Разве что откровенную ругань вроде Кацендрек – кошачье дерьмо – в документы не допускали тогдашние представления самих бюрократов о приличиях.
Карикатурное именование – далеко не худшее, что случалось с евреями за долгую и запутанную историю. И ещё задолго до паспортизации был выработан надёжный – хотя и доступный, конечно, далеко не каждому – рецепт избавления от большинства житейских забот: деньги.
Конечно, в большинстве германских государств (хотя и далеко не во всех) к тому времени было в основном изжито банальное взяточничество. Брать деньги за явное нарушение закона (или воли вышестоящего начальства) мало кто рисковал. Даже ускорить деньгами ход законного дела удавалось далеко не всегда: строго прописанная канцелярская процедура обычно допускала только сравнительно скромные колебания сроков.
Но в данном случае – к счастью обеих заинтересованных сторон – не было ни явного предписания свыше, ни многоступенчатой канцелярщины. Оформление фамилий явно оставалось на усмотрение нижестоящих чиновников, и никаких внятных требований к ним не было. Полный простор для взаимной выгоды.
Правда, платить пришлось не всем. Например, жреческий титул «коген» (и все его производные – от Каплан до Кац) вполне удовлетворял стандартным требованиям к фамилии. Ведь богослужения в храме могли совершать только потомки Леви – одного из легендарной дюжины родоначальников евреев[13]. Наследственное именование многих поколений – налицо.
Кстати, по иудейскому канону храм может быть только один – чтобы единственному богу не приходилось метаться между алтарями. Иерусалимский храм разрушен, и восстановить его может только помазанник (машиах – в греческом произношении мессия) божий. До тех пор левиты остаются не у дел. А многие светские занятия для них закрыты – во избежание осквернения высокого звания жреца. Поэтому любой коген вправе рассчитывать на материальную помощь общины. И правоверные иудеи реально оказывают такую помощь – иной раз в довольно чувствительных для себя размерах.
Кое-кто не платил просто по бедности. С Кноблаухом – чесноком – или Рюбе – репой – в паспорте можно и смириться, лишь бы хватало денег на чеснок и репу к столу.
Но всё-таки основная масса евреев не только заботилась о своём добром имени, но и располагала некоторыми средствами для этой заботы. Довольно скоро установились неофициальные тарифы. Розенталь – розовая долина – или Фогельзанг – птичье пение – оказались куда дороже Апфельбаума – яблони – и Бахмурмельна – журчания ручья. А уж фамилии вроде Вассерман, Баум – дерево (мой дед по материнской линии) – или Кизер – гравийный (моя бабушка по отцовской линии) – шли, похоже, по бросовым ценам: насколько мне известно, мои предки никогда не могли похвастать выдающимся достатком – богатейший из известных мне был более века назад приказчиком ювелирной лавки в Николаеве, что указывает на честность, издавна ценимую в нашей семье, но не на процветание.
По мере роста круга общения приходится развивать формат именования, дабы точнее определять людей. Поэтому фамилии возникли в большинстве обществ – даже там, где сплошной паспортизации так и не случилось. Если бы все подданные германских князей могли выбирать фамилии по своему вкусу и без спешки, они явно не нуждались бы в выплатах чиновникам. Но государство предоставило своим служащим монопольное право распоряжения общедоступным (как и любая информация) ресурсом – именованием людей. И из этой монополии немедленно была извлечена сверхприбыль в лучших традициях юридической фикции «интеллектуальная собственность».
Обычно монопольное право на информацию обосновывают творческим актом, её порождающим. В данном случае творчеством можно счесть разве что саму идею брать деньги за имя – но и эта идея принадлежала, судя по всему, кому-то из плательщиков, а не получателей.
Зато в полной мере присутствовал ключевой компонент монополии – государственное принуждение. Австрийская экономическая школа, чьи положения кажутся мне хотя и не единственно верными (в экономике пока очень далеко до точности, присущей естественным наукам), но наиболее адекватными из уже разработанных, вообще считает монополию принципиально невозможной без вмешательства власти. Чаще всего – как раз под лозунгом защиты интеллектуальной собственности. Скажем, фактическая монополия Мелкой Мякоти на рынке операционных систем для персональных компьютеров была бы невозможна, если бы закон не запретил изучать коды её программ, исправлять изобильные там ошибки, выпускать на рынок исправленные версии.
Еврейские имена – далеко не первый пример извлечения частной прибыли из государственного приказа. И, увы, далеко не последний.
Часть 2. Экономические скелеты
«Зелёные» губят животных, защищая их
Шестую заповедь Моше Амрамовича Левина – «не убий» – зачастую считают абсолютной. В частности, ею обосновывают отмену смертной казни.
Я против казни: даже самые надёжные и многоступенчатые судебные системы не застрахованы от ошибок, а смерть пока не поддаётся кассации. Но Моисей тут ни при чём. В еврейском, как и в русском, убийство и казнь – слова разные. Более того, сам же Моисей не только благословил завоевание Святой Земли, но и довольно подробно расписал различные виды казней, предписанные его последователям, и основания их применения.
Впрочем, желающих быть святее папы римского хватало и до Рима, и даже до Моисея. Зелёные призывают распространить заповедь на животных. Для начала хотя бы отказаться от кожаной обуви и одежды, не говоря уж о натуральном мехе. А там и от животной пищи избавиться. Рекламное табло на Пушкинской площади уже показывает ролик Всемирного фонда дикой природы, призывающий отказаться от икры ради спасения осетров.
Правда, по меньшей мере 9/10 нынешних осетров рождены не на естественных речных просторах. Хотя бы потому, что едва ли не все нерестовые реки давно зарегулированы или загрязнены десятки лет назад. Так, Волга перекрыта столькими плотинами, что до родных нерестилищ рыбам просто не добраться. Всевозможные каскадные рыбоходы и даже рыбные лифты эффективны разве что в воображении разработчиков. Вот и приходится прикаспийским странам содержать десятки рыбозаводов, где осетры не только выклёвываются из икринок, но и доращиваются до размера, уже непосильного большинству хищников. Удовольствие не из дешёвых. Но торговля икрой, приносимой осетрами после вольного морского выпаса, окупает все затраты.
А если икру отвергнут? Рыбозаводы придётся закрыть. Разведение осетров прекратится. И в скором будущем каспийское стадо исчезнет. Пожелание защитить биологический вид обернётся его полным истреблением.
