Птица, перебравшись на предплечье, качнулась и пообещала:
— Пр-р-роведу!
Эмили шла и шла. Улицы ложились под ноги, сменяя одна другую, но при том в глазах Эмили оставаясь одинаковыми. С этими глазами вообще творилось нечто неладное. Они вдруг превратились в желтое стекло, сквозь которого и мир гляделся желтым.
Как будто созданным в янтаре.
Это было забавно.
И увлекательно. Но вот очередная улица уперлась в высокий забор, поросший плющом и трещинами. Не без труда Эмили отыскала крохотную калитку, ключ от которой лежал под третьим камнем влево от верхней петли. Она вошла и вновь уперлась в стену, на сей раз дома. И снова обнаружила дверь.
Все желтое-желтое.
Мутное.
И ступеньки как в тумане.
Голова болит. А перчатка мокрая, и не желтая, как все вокруг — бурая. Некрасиво.
Последняя дверь. Скрип.
Голос:
— Эмили?
Конечно, Эмили. Именно так ее и зовут. Эмили — хорошее имя.
— Глава 47. Об определяющей роли выбора
— Почему именно яд? — спросил я, глядя в чашу. Белые кристаллы порошка лежали на поверхности крови и медленно таяли, растекаясь белыми же лужицами.
— А почему нет? — вопросом на вопрос ответил Френсис. Взяв чашу обеими руками, он осторожно наклонил, позволяя крови добраться до края. — Яд — изящно. И вполне подходит тебе, как личности.
Да? Я в свое время едва не остановился на пистолете.
Проклятье! О чем я думаю?
Об Ульрике и скандале, который раз и навсегда смешает имя Хоцвальдов с дерьмом.
И даст повод отцу Ольги разорвать помолвку.
Пусть не расчистит, но облегчит путь тем, за чьей спиной нет вереницы предков. И быть может он, мешающий в серебряной чаше с гербом Хоцвальдов, кровь со смертью, получит долгожданный титул, власть и право голоса. Он будет в системе и немного над ней, потому что так легче управлять.
Кукольник. А я — лишь одна из кукол.
— У яда есть еще одно преимущество, — сказал он, отставляя чашу. — Ты сможешь убедиться, что я играю честно.
Наверное, в этом тоже имеется свой интерес. Игра в благородство, которое пародия на то, во что я верил. Хотя… верил ли я хоть во что-нибудь?
— Садись, — велел Френсис, указав, куда. Низкий стул с высокой спинкой до омерзения похож на трон, и старый герб в растрескавшемся медальоне — тоже часть картины, смысл которой мне не понятен.
Стул стоит в дальнем углу. Отсюда видны и капсулы, и стол с телом несчастной, чье имя мне не известно, и дверь. Шаги я услышал задолго до того, как она открылась.
Я знал, кто идет, но все равно не смог сдержаться и позвал:
— Эмили!
Не Эмили!
Повернувшись ко мне, она улыбнулась, так беспечно и радостно, что сердце мое заныло от боли. Кукла присела в реверансе и таким родным голосом спросила:
— Мы разве знакомы?
Знакомы. Но не с тобой. Ты та, кого не должно быть.
Френсис наблюдал за мною и за ней, и не было во взгляде его торжества. Тоска, пожалуй.
— Знаете, — сказала кукла, синхронно прижимая пальчики к вискам. — У меня жутко болит голова. И мир желтый. Это так странно для мира!
Ее руки в крови, и мне не хочется думать, чья это кровь.
— Правда, она милая? И не стоит говорить, что она — не твоя сестра.
Не моя.
— В какой-то мере она — Эмили. И я имею в виду не физическое сходство.
Эмили не стала бы никого убивать.
— Я оставляю им достаточно свободы воли, чтобы сделать выбор. — Френсис снял перчатки с куклы и продемонстрировал торчащий из запястья штырь. — Не только маска тела, но и личности. Иначе кого бы вышло обмануть?
— Скажите, а вы тоже слышите этот звук? Он весьма неприятен.
— Скоро исчезнет, — пообещал Дайтон и, протянув ей чашу, попросил: — Будьте так любезны передать вот это молодому человеку. Только осторожней, не пролейте.
Она шла ко мне, чеканя шаг. Качался колокол юбки, а руки были неподвижны. Большие пальцы куклы касались краев чаши, тогда как ладони смыкались у основания, и широкая ножка торчала из них стеблем диковинного цветка.
— Вот, — кукла протянула мне чашу. Пришлось коснуться ее рук, теплых, почти как настоящие. — Вы дрожите? Вы плохо себя чувствуете? Знаете, со мной тоже случается.
Я не дрожу. Я не дрожал, но едва не выпустил чашу. Кукла помешала.
— Вам следует прилечь. Моя тетушка всегда советует мне прилечь и приносит молоко. Но… вам, наверное, кровь привычнее?
— Видишь, Дориан, как она заботлива? А теперь, милая, отнеси ему и вот это.
Пистолет она взяла двумя пальчиками и несла с выражением крайней брезгливости. В руку же уронила. Я поймал.
Странно это. На одном колене смерть в серебре, на втором — в свинце. Я могу выстрелить в него, и тогда Эмили умрет. Я могу выпить яд, и тогда… может быть она останется жива.
Ему нравится играть в благородство.
— Возьми, Дориан, будь любезен.
И снова хронометр, на сей раз вложенный в руку куклы.
— У тебя тоже есть выбор. Ты можешь убить меня. И можешь умереть. Во втором случае, твоя сестра останется жива. И американка тоже. Я просто сделаю так, что она потеряет несколько часов памяти.
— Ты дашь слово?
— Ты проживешь достаточно, чтобы убедиться в моей честности. И в случае обмана успеешь выстрелить.
Запах крови щекотал нос.
Почему не вино? С вином мне было бы проще. С водой тоже. С чем угодно, но только не с кровью. Меня вывернет секунд через десять.
С другой стороны, это — шанс. И я, положив пистолет на широкий подлокотник, обеими руками поднял чашу:
— Я бы хотел, чтобы все сложилось иначе.
Френсис ничего не ответил. Он подошел к капсуле и положил руки на стекло.
Первый глоток дался легко. И второй. Третий застрял в горле, а четвертого не потребовалось. У этой крови сладковатый привкус, от которого вяжет рот и склеивает зубы.
Дайтон, наклонившись, нажал на что-то, и капсула с хрустом накренилась.
— Вам помочь? — заботливо спросила кукла.
Я закрыл глаза, принимая первую волну жара. Сколько времени у меня есть? Если очень
