Это был худой жилистый человек непонятного возраста; ему можно было дать лет тридцать пять, хотя и в шестьдесят он выглядел бы ненамного старше. Узкий лоб, гладкие песочного цвета волосы, зачесанные назад, умные проницательные глаза, которые не мигая смотрели на Джорджа и не боялись яркого света. Руки казались каменными. — Я открыл дверь и вошел первым. Да, свет горел. Мы ничего не трогали. Только подошли поближе, чтобы убедиться, что он помер. Потом я сбегал в пивную и велел Бенни вызвать полицию, а мистер Колверли ждал у двери.
— А видел ли кто-нибудь мистера Армиджера с тех пор, как он вошел сюда? — Джордж взглянул на старика Бенни, дрожавшего в сторонке.
— Этого я не знаю, мистер Фелз. Из пивной сюда никто не ходил. Он ни разу не появлялся после того, как снял со льда шампанское и унес бутыль. Я видел, как он выходил из боковой двери. Кстати, мистер Фелз, вы тогда вышли в вестибюль.
— Я знаю, — сказал Джордж. — Вы имеете представление о том, кому он хотел показать танцплощадку? Вы видели этого парня?
— Нет, хозяин вышел один.
— Он прямо так и потребовал, чтобы его не беспокоили?
— Видите ли… — неуверенно протянул Бенни. — Мистер Армиджер имел привычку выражаться очень определенно, если вы понимаете, что я хочу сказать. И в этот раз был верен себе.
— Можешь припомнить его слова? Попытайся. Меня очень интересует эта его встреча.
— Ну, я ему говорю: «Тут мистер Клейтон ждет с машиной». А он мне: «Пусть ждет, черт возьми, пока я не освобожусь, хоть до полуночи. Я как раз собрался показать одному моему молодому приятелю свой танцевальный павильон. Ему очень интересно посмотреть, что можно сделать с таким помещением, если у тебя есть деньги и силы, и я не хочу, чтобы кто-то совал туда свой нос». Так он сказал. И еще: «Я вернусь, когда освобожусь, и не раньше». А потом ушел.
— Он говорил это без какой-либо досады или злости?
Впрочем, Армиджер всегда общался со своими работниками в таком тоне.
— Нет, нет, мистер Фелз, он же был наверху блаженства. Вы сами его видели, сэр.
— Странно, что он не упомянул имени.
— С такими деньжищами, — глухим холодным голосом проговорил Клейтон, — он мог позволить себе странности и причуды.
— Он заливался от смеха, — сказал Бенни. — Когда он сказал, что хочет показать кому-то танцевальный зал, то аж за живот схватился.
— Кто-то должен был видеть того человека, — сказал Джордж. — Нам придется поговорить со всеми остальными работниками пивной, но, я полагаю, те, кто не живут при заведении, уже давно ушли домой. После передачи тела врачу, это будет делом номер один. Кто-нибудь, кроме Бена, живет здесь?
— Двое, — сказал Колверли, — и две девочки. Они наверху. Я подумал, что они могут понадобиться, хотя, по-моему, ничего не знают. Моя жена тоже ждет наверху.
— Ладно, мы постараемся поскорее отпустить ее спать. — Джордж услышал долгожданный шум машин, сворачивающих с дороги. — Это они. Поди-ка, Бенни, включи для них фонарь на углу. А потом все присоединяйтесь к тем, кто в доме.
Они удалились с вялым облегчением. Он почувствовал, как их напряжение тает, и они чуть ли не вприпрыжку бегут прочь. Затем во двор медленно въехал фургон скорой помощи, а за ним, будто подталкивая его сзади, машина старшего офицера, следователя Дакетта. Итак, делом Альфреда Армиджера занялся отдел уголовных расследований полиции графства. О том, какой большой шишкой был покойный, говорил тот факт, что сам начальник ОУР в час ночи вылез из постели и прибыл на место происшествия собственной персоной. В еще больший ужас его могло повергнуть разве что убийство главного констебля. Он склонился над покойником, неуклюжий в своем пальто, и хмуро смотрел на изуродованную голову, которой уже никогда не придется обдумывать слияний с другими компаниями или замышлять какие-то козни.
— Это не дело, а черт знает что, Джордж. Знаешь, когда ты позвонил и все рассказал, я решил, что один из нас спятил.
— Я чувствовал себя так же, — ответил Джордж. — Но, похоже, никакой ошибки нет, верно?
Личность жертвы неопровержимо свидетельствовала в пользу этого факта. Старший офицер Дакетт осмотрел место, тело и орудие преступления, но хранил молчание, пока врач, стоявший на коленях над своим объектом, осторожно ощупывал обезображенный череп. Затем коротко буркнул в свой воротник:
— Сколько ударов?
— Несколько. Пока точно не знаю, но не меньше шести или семи. Последние, возможно, нанесены уже после смерти. Кто-то потрудился на совесть.
Доктор выглядел моложаво. Бывший армейский врач, с твердым, как гранит, характером, он любил свое дело и обращался с Альфредом Армиджером поразительно нежно. При жизни бедняги никто не выказывал такой заботы и внимания к нему.
— А я-то всегда думал, что он помрет от инсульта, если ему вообще случится умереть. Давно ли наступила смерть?
— Ну, самое позднее в полдвенадцатого, а может, и раньше. Потом скажу точнее, но вы не ошибетесь, если станете думать, что его убили между четвертью одиннадцатого и половиной двенадцатого. Почти все удары нанесены, когда он лежал на этом месте. Причем лежал неподвижно.
— Первым его оглушили, а потом этот парень дубасил его как сумасшедший, чтобы он уже наверняка не очухался.
— Далеко не сумасшедший. Слишком уж сосредоточенно и метко. Всякий раз точно попадал в цель. Но эти удары можно назвать яростными. Их наносили еще долго после того, как в них отпала нужда.
— Да, похоже, так. Он колотил, пока не разбилась бутылка. Чудо, что она не разбилась раньше, но стекло способно выкидывать странные фокусы. Вот и все, что у нас есть, Джордж, но сведения точные, — веско подытожил Дакетт. — Скончался от травмы головы, это еще можно сообщить газетчикам. Но остальное пока держи при себе. Я сам сделаю заявление, отсылай журналистов ко мне. И предупреди тех ребят, которые обнаружили тело. Нам ни к чему шумиха в печати, пока я еще не сообразил, как быть дальше.
— Ладно, предупрежу, — пообещал Джордж. — Только не думаю, что им захочется болтать: слишком уж тесно связаны они с этим делом, чтобы чувствовать себя в своей тарелке. Что ты можешь сказать о той разбитой статуэтке?
Дакетт хмуро воззрился на фигурку, потом взял соседнюю, изображавшую пару танцоров, слившихся в страстном танго. Он хмыкнул, удивленный легкостью статуэтки, и, перевернув ее вверх ногами, брезгливо заглянул в полость, скрывавшуюся под тоненькой оболочкой.
— Подделка, как и все остальные. — Он поставил статуэтку на место и постучал по стене под ней. И хотя статуэтка была совсем легкой, она прочно стояла на своем широком основании, даже не покачнулась. — Нет, устояла бы, даже если бы ты врезался в стену рядом с ней. Чтобы свалить ее, нужен прямой удар. Тут одни черепки. В нее ничем не бросали. Краска не поцарапана. И, во всяком случае, если бы она упала, то лежала бы подальше от стены, а не вплотную. Может, это очень важно, а может, и нет. Отметь-ка это, Лоудер. Никакой надежды снять с нее отпечатки пальцев, слишком уж шероховата поверхность, но, думаю, Джонсон все-таки может попробовать. — Фотограф, круживший возле тела Армиджера, что-то пробормотал в знак согласия и продолжал снимать.
— И бокалы для шампанского, — напомнил Джордж.
— Я их видел. Вы, наверное, догадываетесь, чьи на них будут отпечатки. Только этих двоих, да еще, возможно, служанки, которая протирала их и поставила сюда после распаковки. Впрочем, увидим. Разумеется, дверь, Джонсон. Все поверхности, лестничные перила. И это безобразие. — Он носком указал на бутыль. — Да, собственное вино в конце концов его и сгубило.
— Кто бы там ни держал ее за горлышко, — предложил Джордж, — он должен был изрядно испачкаться. Она вся в крови, до самой пробки. Обувь и брюки тоже, наверное, забрызганы, хотя, быть может, и не очень заметно. Я полагаю, он стоял с этой стороны и старался не наступать на кровь. Ни одного следа между этими крайними брызгами и дверью.
— Ладно, — сказал Дакетт, оживляясь, — выкладывай все, что у тебя есть.
