был подготовлен к тому, чтобы священствовать и править, и не мог пренебречь ни той ни другой ролью.
Жители Гвитерина столпились, заполнив все пространство вокруг, и молча наблюдали, ничем не выражая своего мнения. То, что они были здесь и молчали, сошло за одобрение, а что они думали на самом деле, так при них и осталось.
— Теперь же, — возгласил растроганный едва ли не до слез приор Роберт, — поднимем благословенную ношу и возблагодарим Всевышнего за драгоценный груз, который нам выпало честь нести.
И он первый выступил вперед, чтобы подставить свою тонкую руку и слабое плечо.
Для брата Кадфаэля это был прескверный момент — такую возможность он упустил из виду. Однако Бенед проявил неожиданное проворство.
— Ныне, когда достигнуто согласие, останется ли Гвитерин позади? — громогласно вскричал он и устремился вперед — не столь величественно, как приор, но с куда большей прытью. Он оказался в головах раки прежде приора и успел подставить свое широкое плечо, а полдюжины подмастерьев из его кузни, могучих приземистых парней, с воодушевлением последовали его примеру. Помимо брата Кадфаэля, из шрусберийских монахов примерно того же роста был один брат Жером, подставивший шею под угол раки; он один вскрикнул, изумленный тяжестью ноши, и согнулся, но Бенед подскочил к нему и принял большую часть веса на себя.
— Кто бы мог подумать, что столь хрупкие кости окажутся такими тяжелыми! — возгласил с пафосом кузнец.
Кадфаэль поспешил истолковать это и, переводя слова Бенеда, добавил от себя:
— Здесь нас окружают чудеса — великие и малые. Истину изрек отец приор — нам следует благодарить Господа за возложенную на нас ношу. И разве не об особой милости свидетельствует то, что небеса столь явно дали нам ощутить ее бесценность?
По-видимому, приор Роберт в своем нынешнем состоянии, смиренном и восторженном одновременно, не нашел логику этого суждения столь своеобразной, какой она показалась самому брату Кадфаэлю. Приор был готов принять и приветствовать все, что могло способствовать еще большему его торжеству.
Итак, именно гвитеринцы на своих крепких плечах вынесли раку из часовни и прошествовали с нею к дому священника с таким воодушевлением, что, казалось, весь приход дождаться не может, когда наконец избавится от гостей, увозящих их реликвию. Гвитеринцы сами привели лошадей и мулов и снарядили небольшой возок, устланный тканями, на котором драгоценную поклажу предстояло доставить в Шрусбери. Водруженная на эту повозку рака должна была покоиться там до самого прибытия в аббатство. Стоит заметить, что возок недорого обошелся братии, ибо кузнец не взял с них платы за работу и материалы — это было его пожертвование. Никто не хотел, чтобы по пути с ракой что-нибудь приключилось, памятуя о том, как согнувшийся под тяжестью брат Жером едва не уронил ее.
— Нам будет не хватать тебя, — с сожалением заметил брату Кадфаэлю Кай, возившийся с упряжью. — Падриг сложил песнь в честь Ризиарта — тебе бы наверняка захотелось ее послушать, да и еще один вечерок за выпивкой в славной компании нам бы не помешал. А этот ваш парень, Джон, благодарит тебя и желает всего наилучшего. Он скрывается лишь до тех пор, пока не уберутся ваши ребята. Сионед просила передать тебе его слова: приглядывай за своими грушевыми деревьями, а то у нас здесь зимняя моль порой черт те что вытворяет.
— Да, Джон — добрый помощник в саду, — рассудительно произнес Кадфаэль, — малость тяжеловат на руку, но целину вскапывает быстрее, чем любой послушник — из тех, что у меня были. Мне тоже будет его не хватать. Бог ведает, кого я заполучу вместо него.
— Легкая рука не больно-то годится для работы в кузнице, — отозвался Бенед, отступая, чтобы полюбоваться окованными железом колесами, которые он поставил на возок. — Сноровистая — да! Но не легкая. Вот что я скажу тебе, Кадфаэль: я еще наведаюсь к тебе в Шрусбери. Есть у меня давняя блажь совершить когда-нибудь большое паломничество через всю Англию и добраться до Уолсингема. Шрусбери, пожалуй, почти по пути будет.
Когда наконец все было готово и приор Роберт уселся в седло, Кай шепнул Кадфаэлю на ухо:
— Когда поднимешься на вершину холма, где, помнишь, мы пахали в день вашего приезда, глянь в другую сторону. Там, где лес расступается, увидишь открытый холм — как раз перед тем местом, где деревья снова смыкаются. Там соберется вся наша расчудесная компания — специально для тебя.
Брат Кадфаэль, который всю ночь не сомкнул глаз и очень устал, без зазрения совести выбрал себе из двух мулов более спокойного и понятливого — такой повсюду последует за лошадьми, и его крепким копытам нипочем любая дорога. На муле было высокое удобное седло, а брат Кадфаэль еще не разучился править одними коленями, без удил. Мула покрупнее впрягли в возок. Возок был хоть и не широк, но устойчив, и легко катился даже по лесному бездорожью, а потому не слишком тяжелый Жером мог ехать на спине мула — тому что его тащить, что хомут да оглобли. В любом случае не стоило особенно беспокоиться об удобстве Жерома, который первым догадался сочинить историю о видении святой Уинифред, почти наверняка зная, что поиски приора в Уэльсе приведут именно к этой девственнице, как самой желанной и самой доступной. Жером и Колумбануса обхаживал бы столь же усердно, если бы тот пережил Роберта и занял его место. Кортеж, торжественно двинулся вперед. Половина Гвитерина собралась, чтобы посмотреть, как он отбывает, и вздохнуть с облегчением, когда он таки отбудет. Отец Хью благословил отъезжавших гостей. Передар, скорее всего, уже находился за рекой, где сеял добрые семена в уме бейлифа. Он заслуживал того, чтобы ему зачлось это поручение. Подлинным грешникам несть числа, а искренне раскаявшиеся редки. Передар поступил мерзко, но этот юноша по-прежнему внушал симпатию. Кадфаэль полагал, что, когда парень переболеет Сионед, за его будущее можно будет не опасаться. Есть, в конце концов, и другие девушки: таких, как она, немного, но ведь встречаются же очень славные и смышленые.
Брат Кадфаэль удобно уселся в седле и тронул поводья, давая мулу понять, что тот может везти его куда надо. Незаметно монах задремал, однако это был не настоящий сон. Он воспринимал игру света и тени под деревьями и свежесть лесной прохлады, ощущал, что под ним что-то движется, и чувствовал удовлетворение, что дело сделано или почти сделано, ибо дорога домой только началась.
Когда они подъехали к высокому кряжу над речной долиной, Кадфаэль встрепенулся. Пахота завершилась, распахали и целину, и сейчас там, внизу, пахарей не было. Он повернулся вправо, к лесистым вершинам, и стал ждать, когда между деревьями откроется просека. Она оказалась короткой и узкой полосой травы, поднимавшейся к округлой вершине, за которой темной стеной смыкались деревья. На пологом склоне холма собралось немало народу, по большей части домочадцев Сионед. Они находились достаточно далеко, чтобы остаться неузнанными для всякого, кто знал их хуже, чем Кадфаэль. Облако темных волос, льняная шапочка, повязка Кая, горделиво сдвинутая назад, как шляпа в жаркий полдень, чья-то светло-каштановая шевелюра на фоне багряной терновой изгороди, смахивавшая на запущенную тонзуру брата Джона. И Падриг здесь — еще не пустился в свои скитания. Все они махали руками и улыбались, и растроганный Кадфаэль помахал им в ответ. Затем процессия пересекла неширокую прогалину, и фигурки провожавших скрылись за лесом.
Весьма довольный брат Кадфаэль поудобнее устроился в седле и заснул. На ночь монахи остановились в Пенмачмо, в церковном странноприимном доме, где предоставлялся кров путникам. Кадфаэль, позаботившись о своем муле, тут же, без всяких извинений, отправился досыпать на сеновале над конюшней. За полночь его разбудил чрезвычайно возбужденный брат Жером.
— Брат! Великое чудо! — проблеял Жером в экстазе. — Сюда прибыл странник, мучимый невыносимой болью от жестокого недуга, он издавал такие вопли, что все мы в гостинице лишились сна. И тогда приор Роберт опустил в святую воду несколько сбереженных нами лепестков из часовни и дал страждущему испить этой воды. Вслед за тем его вынесли во двор и позволили припасть губами к раке. В тот же миг боль оставила путника, и не успели мы уложить его в постель, как он уже спал. Он ничего не чувствует, он спит как младенец! О брат! Мы стали орудиями удивительной благодати!
— Стоит ли так удивляться этому? — раздраженно возразил брат Кадфаэль. Он был сердит: сказалась досада из-за того, что его оторвали от сна, да к тому же он был захвачен врасплох — больше, чем мог себе в этом признаться. — Если бы у тебя была хоть крупица веры в то, что мы везем из Гвитерина, ты бы не удивлялся тому, что по дороге творятся чудеса.
«Но ведь это лишнее доказательство в пользу того, чтобы поверил я, — подумал Кадфаэль после того,
