Кох был для меня немногим больше, чем простой слуга.
Прежде чем мне представилась возможность заговорить первым, сержант протянул руку к своей сумке со словами: «Вы могли бы сейчас просмотреть бумаги, которые я захватил с собой, герр Стиффениис».
Доброе расположение духа, которое я едва успел ощутить, мгновенно рассеялось.
— Не хотите ли вы сказать, герр Кох, что утаили от меня что-то?
— Я поступаю в соответствии с инструкциями, сударь, — ответил он, вытаскивая из сумки стопку бумаг. — Мне было поручено передать вам эти документы, как только мы достигнем Кенигсбергского тракта.
Словно в подтверждение его слов, экипаж повернул налево на Эльбингском перекрестке.
«Ах вот в чем твоя уловка, — подумал я. — Завлек меня в рискованное предприятие и теперь, когда уже слишком поздно поворачивать назад, собираешься открыть мне неприятные подробности, которые, будь они сообщены мне ранее, заставили бы меня решительно от него отказаться».
— Власти должны гарантировать спокойствие, — продолжал Кох вполне оптимистичным тоном. — Все причастные к расследованию поклялись хранить молчание.
— Вы тоже? — спросил я резко. — Вам ведь, несомненно, пришлось подыскать сегодня утром подходящее объяснение столь раннего отъезда для своей супруги. — Я чувствовал, как во мне нарастает негодование при мысли о том, что этот невежа посмел скрыть от меня какие-то сведения. — У вас такое правило, Кох, — утаивать факты до того момента, когда возникает необходимость в их раскрытии или когда у вас просто пробуждается подобное желание?
В душе моей росло подозрение, что сержант не просто везет меня куда-то. Он внимательно наблюдает за мной, пытаясь сформировать суждение обо мне, готовит специальную справку, которую потом напишет и представит хозяевам. Вполне обычное явление в прусских государственных учреждениях. Шпионить за ближними — самый надежный способ подняться на ступеньку выше по шаткой бюрократической лестнице.
— Мне нечего от вас скрывать, сударь, — ответил сержант Кох, сжав зубы и вновь вытащив носовой платок. — Я простой чиновник. Я не принимал участия в расследовании. Сегодня утром я, как обычно, явился на работу в пять тридцать, и мне было приказано сделать то, что я и исполнил. И мне нет никакой необходимости сообщать жене или кому бы то ни было еще о своих действиях и планах. Я живу один.
— Вы утверждаете, что вам почти ничего не известно об этом деле, герр Кох. В таком случае мне представляется странным, что именно вам доверили сообщить о нем человеку, который не знал о нем вообще ничего. Получается, что слепой ведет слепого.
— Ответ на все ваши недоумения, сударь, содержится в сих бумагах. Мне было приказано дать вам возможность взглянуть на них только после того, как вы согласитесь принять поручение.
— Не хотите ли вы сказать, что я мог отвергнуть переданное вами поручение? — спросил я и выхватил документы у него из рук.
Кох молча выглянул в окно, сделав вид, что не заметил моей грубости.
С демонстративным раздражением я обратил все свое внимание на документы. Первое убийство было совершено более года назад. Ян Коннен, кузнец средних лет, был найден мертвым 3 января 1803 года на Мерештрассе. Полиция выяснила, что предыдущий вечер он провел в портовой таверне неподалеку от того места, где день спустя обнаружили его тело. Хозяин постоялого двора заявил, что никогда прежде не видел герра Коннена, и отрицал, что он участвовал в карточной игре с матросами. Он утверждал, что принял Коннена за иностранца. В тот день в порту причалил литовский корабль, и таверна была полна чуть ли не до рассвета. Коннен ушел вскоре после десяти вечера, однако на улице его никто не видел. Ночь выдалась исключительно холодная, и случайные прохожие попадались крайне редко. На труп Коннена рано утром наткнулась повитуха, шедшая к роженице. Она очень торопилась, а туман на заре был особенно густой, и женщина чуть не упала, споткнувшись о Коннена, который стоял на коленях, прислонившись к стене. Поначалу ей показалось, что ему просто дурно, но когда она наклонилась поближе, то увидела, что он мертв. Акт подписали два офицера его королевского величества ночной стражи: Антон Люблинский и Рудольф Копка. Акт был изложен на вполне сносном немецком, и на нем стояла дата, отделенная от дня убийства шестью месяцами.
Я поднял глаза от бумаги, собираясь потребовать у Коха объяснения этому вопиющему факту, и заметил, что по окнам нашей кареты начала хлестать ледяная крупа. Кох — настоящий бюрократ, ведь он житель Кенигсберга и должен знать, каковы стандартные процедурные правила в подобных случаях. Но голова сержанта уже упала на грудь, физиономия скрылась в складках камзола, и оттуда доносилось только спокойное похрапывание. Мгновение я раздумывай над тем, стоит ли его будить. Потом решил все-таки вернуться к бумагам и взялся за вторую связку.
Прежде всего я бросил взгляд на дату, стоявшую на четвертой странице в самом низу. Этот акт тоже был составлен совсем недавно — 23 января 1804 года, то есть всего неделю назад и почти через четыре месяца после убийства, что свидетельствовало о халатном выполнении властями своих обязанностей. Возможно, второе убийство заставило их вернуться к расследованию первого? В любом случае такой подход был крайне предосудителен. Вторую жертву звали Паула Айна Бруннер. И тут мне в голову пришла первая гипотеза. У меня возникло ощущение, что причиной всех прискорбных событий в Кенигсберге могло быть что-то в высшей степени банальное, настолько примитивное, что на него просто не обратили внимания. В конце концов, нет ничего удивительного в карточных долгах и жестоких разборках, возникающих в портовой таверне между мужичьем, играющим в кости и употребляющим неумеренное количество спиртного. Но прусские женщины, как правило, не пьют прилюдно и не играют в азартные игры. Особенно в Кенигсберге, известном своей нравственной строгостью.
«22 сентября 1803 года, — прочел я, — в городском саду на Нойманнштрассе было обнаружено тело Паулы Анны Бруннер.
Офицер австрийской кавалерии, герр полковник Виктор Родянски, служащий в прусской армии, прогуливался в городском саду в ожидании некой дамы, которую он отказался назвать. Он прибыл туда в четыре часа дня, узнав, что большое число жителей города собирается присутствовать на церемонии отпевания недавно почившего и оплакиваемого многими суперинтенданта Брунсвига, которая должна была состояться в кафедральном соборе. Полковник Родянски сообщает, что вечер не был ни особенно холодным, ни чрезмерно сырым, хотя ветер с моря принес туман, из-за которого сильно ухудшилась видимость, примерно до шести-семи ярдов. Подобная погода, по словам полковника, вполне его устраивала. Прохаживаясь взад и вперед по аллее и куря сигару в ожидании назначенного времени, он заметил какую- то женщину, стоящую на коленях у деревянной скамьи, чем был немало озадачен. В это мгновение появилась дама, которую он ждал, и которая тотчас же отвлекла его внимание от коленопреклоненной женщины. Он объяснил странную для посетителей городского сада позу женщины тем, что женщина, по- видимому, молилась за упокоение души суперинтенданта Брунсвига, как и многие другие горожанки, но в отличие от них по какой-то причине предпочла не присоединяться к толпе, направляющейся в собор.
Знакомую полковника Родянски значительно больше обеспокоило присутствие поблизости некой неизвестной ей особы, и она то и дело поглядывала в сторону коленопреклоненной женщины в надежде, что та закончит свою молитву и удалится из парка. В конце концов, решив выяснить, не сделалось ли женщине дурно или не случилось ли с ней какой-то другой неприятности, они подошли поближе. И тут только поняли, что перед ними стоящий на коленях труп. Полковник Родянски вызвал полицию, но предварительно позаботился о том, чтобы сохранить в тайне имя своей спутницы, и отослал ее домой».
Акт был подписан теми же двумя офицерами, что подписали и акт о первом убийстве, — Люблинским и Копкой. Я откинулся на кожаную спинку сиденья. Описание второго убийства было подробнее первого, отличалось почти литературным слогом, однако, как и в первом случае, в нем отсутствовали слишком существенные детали, на пропуск которых я не мог не обратить внимания. В акте не было никаких упоминаний ни о способе, ни об орудии убийства.
Я снова повернулся к Коху. Он все еще спал, голова его болталась в такт неожиданным толчкам экипажа, ехавшего по грязной и ухабистой дороге. Шляпа сержанта свалилась на колени, а парик сполз на
