Бродский принял меня незамедлительно: как-никак, новый кадр. Особых напутствий не было. Изучайте, врастайте.
Пошел врастать. В начальниках ОТК на арсенале я задержусь на семь лет, дольше, чем кто-либо. Лично проверял по записям в формулярах торпед. Вот здесь я и стал полновесным торпедистом широкого профиля. Окружение не позволяло быть другим. Контрольные мастера встретили меня настороженно. Сначала Саша Мурзин подвел меня к стенду прогонов, который я увидел впервые, но быстро сообразил, что к чему. Вопросик был на засыпку. Продулся. Федор Медведев, электрик, законом Ома поинтересовался. Объяснил. Удовлетворил. Приняли меня мастера за своего. Жизнь стала интересней. Я здесь встретил Гену Стафиевского, Юру Москалева, Юру Андерсона, тебя. Много наших окопалось по приморским бухтам и заливам, на Камчатке. Перешли с Милой с фруктово-овощного стола на рыбный…
Служил я при четырех начальниках: Молчанове, Юдине, Монкевиче и Работине. Володя Молчанов по прозвищу «Рыжий» прославился, как строитель. Построил административное здание, столовую, расширил кислородный цех и готовился к переводу в Кронштадт. Правда, сначала ему пришлось побывать в заместителях у Бродского и заниматься строительством во флотском масштабе. Как торпедист он мне не запомнился, но вот что был заряжен на Запад — помню хорошо. В конце концов, он стал начальником Кронштадтского арсенала и Гену Стафиевского с собой прихватил. Из тактико-бытовых соображений. А зря…
Следующим был капитан 2-го ранга Юдин Юрий Дмитриевич из Совгавани. За первым рангом бросился в омут. У нас он стал Долбаным Карасем. Бродский представил его рабочему классу. Походили по арсеналу. Формулировали ближайшие задачи… начал он не торопясь, внимательно читая все поступающие входящие и исполняемые исходящие. Помню, пришел документ из управы, да, кажется, ты его и исполнял. Содержание примерно такое: «Срочно доработайте по прилагаемой схеме две боевые торпеды САЭТ–50 для обеспечения подрыва льда… при плавании подводной лодки в высоких широтах…» Что-то такое. Юрий Дмитриевич наложил резолюцию: «Начальнику ОТК. Учинить по писаному и показать мне на торпеде». Закорючка — подпись. Ну, сделали мы все, как требовалось, я к командиру. Занят. Очередь. Плановик, главбух, начальник хранения. В кабинете шум. Ночью то ли самоволка, то ли пьянка в торпедной команде. Короче, не до нас. Все-таки отловил начальника на переходе, доложил, что все готово, сделано по- писаному, прошу к торпеде. «Что? К такой-то матери тебя вместе с твоими торпедами! Чеши отсюда, пока цел, долбаный карась!» Все ясно. Командир врос в обстановку. Любил он образные выражения вообще, но «долбаному карасю» отдавал предпочтение. Кстати, Юрий Дмитриевич тоже пошел в заместители к Бродскому, а затем и сменил его на посту начальника МТУ. Вошел после него в кабинет, а там полно схем, чертежей, оставшихся после защиты диссертации. Вызвал дежурного, бросил: «Убрать трактаты. Мне эта наука не нужна». Хороший был мужик.
Совершенно другим был капитан 2-го ранга Монкевич Леонид Викторович. Тоже из Советской Гавани. Представили рабочему классу. Кто-то из дальних мест попросил уточнить фамилию: через «о» или через «а». «Моя фамилия Монкевич. Национальность — русский», — добавил он, хотя вопроса по этой части не было. В зале улыбки: кто сейчас не русский? Он был невысокого роста, сухощав, усики под Остапа Бендера. Форма на нем сидела плотно, брюки заужены. Чуток сгорблен. Одним словом — пижон. Так мы его и звали. На совещании офицерского состава открывает «секрет» управления: «Разложите все свои функциональные обязанности на своих подчиненных. Все без остатка». «Вниз» пойдут команды, а «наверх» — доклады. Свои обязанности он взвалил на главного инженера. После этого закрылся в кабинете, бросив секретарю: «Меня нет». Занялся любимым делом — марками. Филателист. А тем временем накапливаются команды. Утром третьего дня на входе в арсенал его отловил председатель местного комитета профсоюза: «В 16.00 доложите на профкоме флота причины невыплаты в срок зарплаты рабочим».
— Передайте бухгалтеру. Пусть съездит и доложит.
— Она съездит. И доложит, что вы вместо того, чтобы подписать чековые требования на получение денег и ведомости на выдачу заработной платы закрылись в кабинете и два дня марки клеите. Тогда Начальник Политуправления Флота такую вам наклеит марку и в таком месте, что отклеить ее будет не просто.
Отмахнулся, принял утренний доклад дежурного по части. Тот сообщил, что его в кабинете поджидает начальник торпедного отдела МТУ. Поднялся в кабинет. Вместо приветствия Леша Лелеткин строго спросил:
— Мне начальник управления поручил выяснить, почему вчера не командированы специалисты на крейсер «Варяг» для регулировки систем стрельбы?
— Ничего не знаю!
— А откуда же ты будешь знать, если документов не читаешь, а только клеишь марки? В Совгавань захотел вернуться? Устрою. Здесь нужно вращаться, а марки клеить по ночам.
Дальше пошло непечатное. Монкевич приказал принести всю почту за три дня. Обложился. Кладет резолюции: «Срочно, срочно… срочно», — приговаривая: «Мать твою за ногу, не знаешь за какой… хвататься». Отменил себе субботу, воскресенье. В обстановку врос. Но все ему хотелось чего-то «такого- этакого». Наконец, подвернулось.
Однажды во Владивосток прилетел в творческую командировку поэт Евгений Евтушенко. Монкевич сумел как-то заловить его и пригласить в арсенал. Как вышел он на поэта, остается большой загадкой. У замполита вначале приглашение не вызвало энтузиазма: «Зачем нам нужен этот кающийся диссидент?» Но, выяснив, что визит планируется завершить в кабинете начальника арсенала и что для этого дела уже выделены средства по статье «Срочное выполнение особого задания» двум молодым лейтенантам, стал горячим сторонником мероприятия. Для соблюдения режима секретности поэта провели в цех парогазовых торпед, где из фиумских хвостов вытряхивали цветной металл, и обеспечили демонстрацию народного интереса. Поэт сначала равнодушно слушал, потом вдохновенно прочитал стихотворение. Начальник цеха майор Григорий Кудаков из старых кронштадтцев, фамилию которого было принято произносить с другой буквы, говорил: «Ну что вы его привели машинное масло нюхать, вели бы сразу кальманара кушать». Гриша не любил кальмаров, называл их кальманарами, но уже знал, что они в меню предусмотрены и закуплены. Столом занимались два «отличившихся» молодых лейтенанта из ленинградской Корабелки, обладающих интеллигентными замашками. Они приобрели коньяк, индейку, рыбу, кальмаров. Все приготовили на кухне ближайшего детского садика и доставили на место действия. Естественно, питие было усилено графином «Рашен шиллз» собственного разлива, без наклейки. Причем, рекомендации великого Менделеева по части крепости напитка были откорректированы в сторону существенного усиления. Молодые офицеры пребывали в состоянии блаженства от предстоящей встречи с «самим Евтушенко» за одним столом. Настало время заходить в кабинет. На входе встал замполит. Он только что освежил в памяти высказывания вождя мирового пролетариата по вопросам партийной организации и партийной литературы и был готов дать отпор любым диссидентским проискам. Командир и поэт вошли, естественно, без препон. Затем замполит загородил вход своим телом и всех остальных стал внимательно осматривать и приговаривать: «Твердый искровец, заходи! Твердый искровец, заходи!» Когда очередь заходить подошла молодым лейтенантам, он решительно отодвинул их в сторону: «А вам еще рано окончательно разлагаться у этого диссидента».
За столом после первой началась дискуссия. Поэт жаловался:
— Партия нас давит! У нас шея 42-го размера, а рубашки дают 39-го.
Замполит твердо отстаивал партийные позиции в литературе. По игре — ничья.
— Я вас понял, что вы за Советы, но без коммунистов.
— Партийно целую вас, — поэт захмелел, потом что-то прочитал.
Торпедисты давно уже говорили о торпедах. Далее перешли на «Рашен шиллз». Поэт попробовал. Крякнул: «Мощная вещь». Посещение арсенала не вдохновило поэта на поэму о торпедистах и о Монкевиче. Однако он где-то может быть и вставил о нас пару строк, но я не читал. В общем, это был на нашем старинном жаргоне «колоссальный шмат». Торпедисты и Евтушенко.
Так вот, в условиях частой смены командиров вопрос продвижения по службе усложняется. Тем более, когда у командиров есть свои личные проблемы и хобби. Хорошо, что установлены определенные сроки пребывания в должностях! Иначе сидеть бы на них таким, как я, до скончания века. Не люблю я просить чего-то для себя. Вот показать, чего я стою — могу. Как торпедист.
