расспросы; он выделял Ирину из всех и часто здоровался с ней за руку.
— «Здравствуйте, Мария Николаевна дома?» — вспоминает матушка диалог восьмидесятилетней давности. — «Дома», — «А можно к ней зайти?» — «Пожалуйста, только я узнаю, чем она занята». Возвращаюсь: «Она молится». — «Ну, пусть молится, после придем»… А однажды к Марии
Николаевне приходили бандиты, — вспоминает она свою шамординскую молодость — Думали, деньги у нее припрятаны, драгоценности, и хотели ее убить. Только келейница подняла тревогу. Бандитов схватили у самой деревни, и они сами сознались, что приходили с целью убить графиню… А батюшка Амвросий беседовал с Толстым много раз, только тот его не очень слушал. Он записал у себя, там, в тетради: «Если бы я сидел и сочинял, а мне бы сказали, что Господь идет, а я бы еще не кончил сочинять, я бы сказал: пускай подождет». Батюшка Амвросий говорил, что Толстой слишком гордый. А графиня его очень любила, очень скорбела о нем, все пыталась наставить на путь истинный, все «Левушка» да «Левушка». И когда умирал, хотела ехать к нему, и отец Варсонофий поехал, а их к Левушке не пустили. И жену не пустили даже проститься, и покаяться не дали — все они, толстовцы [2]. А он хотел в монастыре остаться, на самую низкую работу согласен был, лишь бы в церковь ходить не заставляли, и домик близ Шамордино присмотрел, и даже задаток хозяину дал. А графине панихиду о нем не разрешили служить, только в келье молиться — она молилась и плакала… А умерла через два года, тоже от воспаления легких. Перед смертью схиму приняла, у всех прощенья просила — легко умерла, с улыбкой. Помню, мы с ней прощаться ходили, клали последний земной поклон…
Сама Ирина стремилась в церковь каждую свободную минуту, очень любила исповедоваться, читала псалтирь и пела на клиросе. В ее архиве до наших дней сохранился «Рецепт от греха», составленный одной из шамординских сестер, которому она старалась неукоснительно следовать. Некий старец заходит в аптеку и спрашивает у провизора: «Есть ли у вас лекарство от греха?» — «Есть, — отвечает лекарь и перечисляет: — Нарой корней послушания, собери цветов душевной чистоты, нарви листьев терпения, собери плодов нелицемерия, не упивайся вином прелюбодеяния, все это иссуши постом воздержания, вложи в кастрюлю добрых дел, добавь воды слез покаяния, посоли солью братолюбия, добавь щедрот милостыни, да во все положи порошок смирения и коленопреклонения, принимай по три ложки в день страха Божия, одевайся в одежду праведности и не входи в пустословия, а то простудишься и заболеешь грехом опять». Добросовестно и усердно принимала это лекарство послушница Ирина — потому и провела всю жизнь в здравии и осталась до старости неподвластна духовным эпидемиям нашего времени…
Первым ее духовником был отец Анатолий (Потапов). Его келья помещалась при больничном храме Владимирской Божией Матери. Там всегда толпился народ: батюшка принимал круглые сутки и никому не отказывал. Отец Анатолий находился в молитвенном общении со знаменитым московским старцем Алексеем Мечевым с Маросейки, фигурой знаменитой для своего времени. У него благословился на отъезд Бердяев. Старцы посылали друг к другу своих духовных детей, так что многие мечевские окормлялись в Оптиной, а оптинские толпились на Маросейке.
Батюшка Анатолий был невысок, с быстрой любвеобильной речью. Очевидцы утверждают, что по внешнему согбенному виду, по какому?то ликующему обращению с человеком он напоминал Серафима Саровского. Близ этого батюшки царила та приподнятая атмосфера, которая всегда окружает истинных старцев. Он был настолько благодатен, что подходящие к нему люди за несколько метров начинали плакать от умиления. Крестьяне несли сюда больных детей, вели слепых, волокли увечных, чтобы отец Анатолий коснулся их. Откуда знали эти темные люди, где искать врача, по чьей подсказке устремлялись в монастырь как в лечебницу, где щедро раздают рецепты от греха и откуда никто не уходит без исцеления?
Послушница Ирина часто шла за двенадцать километров в Оптину, чтобы просто склониться под благословение отца Анатолия. Благословиться у этого старца было огромной радостью. Он совершал иерейское действо особенно: некоторое время удерживая руку около чела богомольца, так что от десницы струился как бы свежий ветерок, внимательно смотрел ему глаза в глаза. Потом не спеша и с силой «впечатывал» крестное знамение в лоб, солнечное сплетение и по обеим сторонам плеч, даруя человеку необыкновенную, в каждой клеточке тела ощутимую легкость. Иногда, прозревая недолжные помыслы, легонько, как старец Амвросий, стучал по макушке, отгоняя навязчивое приражение.
Вторым духовником матушки Серафимы был скитский монах отец Пиор, третьим отец Мелетий, которому, как и ей, выпала долгая жизнь печальника и молитвенника за землю русскую. Как многие из его поколения, он претерпел ссылку, но вернулся живым и невредимым и до глубокой' старости жил рядом с разоренной Оптиной. К концу жизни отец Мелетий ослеп, последние три года ежедневно приобщался Св. Христовых Таин, скончался девяносто шести лет от роду в Козельске, на городском кладбище которого и похоронен.
После революции шамординская община была преобразована в сельскохозяйственную артель. Ее закрыли чуть раньше оптинской, а насельниц выбросили на улицу. Большинство было отправлено в Караганду. Везли их в антисанитарных условиях, умирало до сорока человек в день. Один этап кормили сушеной воблой без воды. На какой?то остановке монахини выскочили, бросились к привокзальному болотцу… Не доезжая до места назначения все до одной скончались от дизентерии.
Сестры поудачливее устроились в Козельске либо прибились к Оптиной, в том числе Анастасия Бобкова. Ирине же по благословению отца Мелетия пришлось отправиться домой в Гомель: у инокини Варвары умерла мать, Ирина поехала с ней для поддержки.
Там ее постигло искушение: мантийный монах отец Мелхиседек предложил ей обвенчаться в церкви и жить одной семьей, раз все так круто изменилось, монастыри разогнаны, а монахи причисляются чуть ли не к контрреволюционерам. Ирина возвращается в Оптину пустынь с намерением попасть на прием к другому старцу, отцу Нектарию (Тихонову), к которому никогда не обращалась и который, как она полагала, даже не знал ее в лицо, хотя, как все иеромонахи, в свое время совершал череду в Шамординском монастыре.
Пока батюшка Анатолий был жив, отец Нектарий принимал мало. Давным — давно, когда послушник Николай, ведать не ведающий, что станет последним оптинским старцем, не разумел смысла читаемого и обращался за разъяснением к отцу Амвросию, тот обычно отсылал его к рясофорному монаху отцу Александру, еще меньше того подозревающему, что станет старцем Анатолием. Отец Нектарий всегда помнил об этом и сознательно умалялся перед отцом Анатолием в пастырских делах.
Кроме того, у них была разная паства: отец Анатолий принимал на исповедь шамординок и мирян, а скитские ходили к отцу Нектарию. Первый был народным старцем, к другому тянулась интеллигенция, что само по себе в традициях Оптиной пустыни, где многие книжники обретали покой под старцами. К отцу Макарию «прилепились» Гоголь и братья Киреевские, к отцу Амвросию — К. Леонтьев и Е. Поселянин, у старца Варсонофия окормлялся С. Нилус.
Вокруг отца Нектария тоже собрались многие представители русской культуры, но уже нового, мученического периода нашей страны, из которых назовем пламенную оптинку Надежду Павлович, художника Льва Бруни (его кисти принадлежит фреска Крещения в Елоховском соборе) с женой Ниной Константиновной, урожденной Бальмонт. В 20–х годах неподалеку от Оптиной гостил И. Соколов — Микитов, с легкой руки Бруни сюда наезжали живописцы Петр Митурич, В. Татлин. Последнего оптинского старца посещал актер М. Чехов, молодой врач С. Никитин (пройдя сталинские лагеря, он станет епископом Стефаном и примет блаженную смерть в алтаре), а также другие «дети страшных лет России», которые в годы выпавших им на долю испытаний особенно нуждались в мудром водительстве. Жили они кто при монастыре в качестве сотрудников музея, кто на арендованных у лесничества бывших монастырских дачах.
Духовное водительство отца Нектария и отца Анатолия не имеет аналогов в истории старчества, ибо пришлось на годину небывалых испытаний, равных которым Россия не знала. Жития прежних оптинских учителей составлялись учениками сразу после их кончины, когда в памяти были свежи все эпизоды их
