продавала в гамом деле необходимые вещи, так и не осмелившись потребовать от него этой жертвы. А теперь дед отдал их ей, не сказав ни слова!
Бабушка пошла в Льеж, где часы были проданы за девять золотых луидоров. Вернувшись, она выложила деньги на стол.
Папаша Палан долго смотрел на них — с вожделением и в то же время с сомнением. Потом, забрав четыре луидора, он позвал бабушку.
— Сколько времени ты сможешь вести хозяйство на эти пять луидоров?
— Что тут сказать! — приговаривала, подсчитывая, бабушка. — Экономя, на них можно жить два месяца.
— Два месяца, — повторил дед. — Два месяца, это даже больше, чем нужно. До того времени либо я сделаю из зайца рагу, либо он сведет меня в могилу. Бабушка заплакала.
— Успокойся, — сказал дед. — Зайцу — крышка. С четырьмя луидорами я отправлюсь в Люксембург. Там живет один мой знакомый, браконьер. У него были щенки моих бедных Фламбо и Раметты. Если там осталась еще пара собак, то разрази меня гром, коль через две недели у тебя не будет муфты из шкуры моего мучителя.
С тех пор, как дедушка потерял покой, бабушка каждый день замечала на его лице все новые следы усталости и муки, и поэтому не стала возражать против его замыслов.
В одно прекрасное утро Жером Палан вышел из дома и поехал прямиком в Сент–Юбер. Он остановился как раз в нашей харчевне. В те времена ее содержал его брат, Кризостом Палан, то есть мой двоюродный дедушка.
Жером встретился со своим знакомым, купил у него пса и суку из помета Раметты, Рокадора и Тамбеллу, и пять дней спустя победоносно вернулся домой.
На следующий день с восходом солнца он был уже в поле.
Увы, заяц оказался хитрее и выносливее любой собаки. Потомки Фламбо и Раметты, как и Рамопо со Спироном, оставались далеко позади него.
Наученный горьким опытом, дедушка больше берег их, хорошо понимая, что, если гигантский заяц загонит и этих, заменить их будет некем. Он не давал им травить проклятого зайца больше трех–четырех часов подряд и, убедившись, что силой его не возьмешь, решил прибегнуть к хитрости: старательно заделал все просветы между рядами кустарника, по которым обычно бежал заяц, и, оставив свободными один или два прохода, разместил в них изготовленные тщательнейшим образом силки. Затем сел поблизости в засаду — не только для того, чтобы при случае подстрелить зайца, но и чтобы помочь собакам, если они сами угодят в петлю.
Увы! Окаянному зверю все ловушки были нипочем. Он чуял их, как–то угадывал, проделывал новую дыру в кустах с зиявшим поблизости старым ходом и прыгал среди колючей ежевики и терновника, не оставляя на них ни клочка шерсти. По ветру он определял, в какой стороне находится дед, и всегда оказывался чуть дальше того места, до которого могла долететь пуля. От этого можно было сойти с ума.
Прошло два месяца, деньги, вырученные от продажи часов, кончились, а заяц все еще был жив.
Дети оставались без рагу, а бабушка — без муфты.
Папаша Палан тоже не умер, если только существование, которое он вел, можно было назвать жизнью.
Он не знал покоя ни днем, ни ночью, пожелтел и сморщился, как старый лимон. Похожая на пергамент кожа, казалось, пристала к костям. Однако что–то нечеловеческое поддерживало его, и свидетельством тому была почти каждодневная фантастическая охота, требовавшая от него крепости и силы.
Прошло еще два месяца, в течение которых семья жила долгами да заемами. Наконец в одно прекрасное утро к несчастному семейству нагрянули оценщики.
— О! — говорил дедушка. — Все это было бы ничего, если бы я только мог схватить этого чертова зайца!
Дед снял жалкую хижину на окраине города.
Закинул ружье за плечо — будто шел на охоту, — взял детей за руки, свистнул собак, кивнул жене, чтобы она следовала за ним, и покинул свой бывший дом, ни разу не оглянувшись.
Бабушка, рыдая, шла следом. Ей было нелегко оставить родной кров, в котором появились на свет ее бедные ребятишки. Здесь она так долго была счастлива. Ей казалось, что жизнь разбита.
Когда они вошли в нищенский домишко, в котором теперь должны были жить, она решилась обратиться к мужу: сложив руки, упала перед ним на колени и умоляла не отрицать очевидного, признать карающую длань Божью, дать отдых своей неспокойной совести, пойти к исповеднику, отвести, наконец, от себя всеми средствами, которые могла предоставить ему Церковь, дьявола, чьей жертвой он, похоже, стал.
Дедушка, характер которого в несчастье только ожесточился, довольно резко прервал ее и указал на ружье:
— Пусть этот прохвост приблизится ко мне хотя бы на сорок шагов, и мне больше не понадобится отпущение грехов.
Увы! С тех пор дедушке больше десяти раз предоставлялся случай выстрелить в зайца и с сорока, и с тридцати, и даже с двадцати шагов, и каждый раз он промахивался.
Между тем наступила осень. Приближалась годовщина страшного случая, который перевернул всю дедушкину жизнь. Это было, как мы помним, третьего ноября. Второго дедушка стал строить новые козни своему преследователю. Было семь часов вечера. Он сидел у слабого торфяного огня. Тут же пыталась согреться бабушка с детьми на руках.
Вдруг открылась дверь. В комнату вошел трактирщик, хозяин «Льежского герба».
— Господин Палан, — обратился он к деду, — хотите завтра хорошо заработать? У меня остановились два иностранца. Они приехали в Тэс поохотиться. Им нужен проводник. Пойдите вместе с ними, покажите места.
Дедушка, рассчитывавший, видимо, посвятить следующий день травле зайца, хотел было категорически отказаться. Однако жена догадалась, что происходит у него в душе. Она спустила детей с колен. За весь день они ели только раз. Ребятишки исхудали, и при виде их печальных личиков дед но смог сказать «нет».
— Приходите за ними завтра, в половине девятого, мэтр Палан. Я не прошу вас быть пунктуальным. Помнится, в бытность свою аптекарем вы отличались даже излишней скрупулезностью и беспощадно делали мне определенные процедуры, которых я зверски боялся в молодые годы. Итак, в половине девятого.
— Договорились, в половине девятого.
Хозяин харчевни вышел. Бабушка, провожая гостя до двери, но знала, как его благодарить.
Дедушка принялся за подготовку к грядущей охоте. Он набил мешочек порохом, сумку — свинцовыми пулями, почистил ружье и сложил все на стол. Бабушка задумчиво за ним наблюдала. Можно было подумать, она что–то замышляет.
Наконец все легли спать.
Дедушка спал крепко и встал позже обычного. Открыв глаза, он увидел, что бабушки в постели нот. Он позвал ее и детей. Никто не откликнулся. Подумав, что они в садике, прилегавшем к дому, он встал, начал спешно одеваться. Кукушка на часах прокуковала восемь, и дедушка боялся опоздать на встречу. Он надел штаны, гетры, куртку и стал искать охотничьи принадлежности, но не нашел ни ружья, ни пороховницы, ни сумки с пулями, ни ягдташа. Однако он хорошо помнил, что с вечера положил их на стол. Дедушка обыскал все углы, перерыл все, что ему попалось под руку, но напрасно, их нигде не было.
Он выбежал в сад, зовя бабушку на помощь. Ни жены, ни детей в саду не оказалось. Пробегая по двору, он увидел, что дверь в псарню распахнута настежь. Рокадор с Тамбеллой исчезли.
В это время часы отбили половину девятого. Он не мог терять ни минуты. Чтобы не упустить обещанную трактирщиком щедрую награду, он побежал к «Льежскому гербу», решив занять все недостающее у тамошнего хозяина.
Действительно, оба охотника были уже на ногах и ждали только ого. Он рассказал им о своем
