Нападки на вдову Ленина носили такой откровенный характер, что возникли слухи о ее желании покинуть Советский Союз.
23 февраля 1926 года ответственный руководитель ТАСС (до этого заместитель председателя Совнаркома Литовско-Белорусской ССР) Яков Генрихович Долецкий доложил Сталину:
«Уважаемый товарищ.
В бюллетене не для печати от 16-го февраля с. г. нами передано сообщение из Лондона о прениях в палате общин по вопросу о ходатайстве тов. Крупской относительно разрешения эмигрировать в Англию. Агентство не реагировало на эту телеграмму, считая, что кампания этим одним фактом прений ограничится. Между тем сегодня получена новая телеграмма из Лондона, согласно которой английские газеты обсуждают этот вопрос. Телеграмма гласит: “Газеты считают просьбу Крупской о выдаче ей визы для въезда в Англию дальнейшим доказательством преследований, которым подвергаются со стороны Политбюро члены оппозиции на последнем съезде РКП”».
Я полагал бы необходимым опубликовать краткое, но очень резкое заявление тов. Крупской по этому поводу в английской печати и в центральной московской. Прошу указаний относительно получения агентством подобного заявления и опубликования его в прессе».
Сталин распорядился ознакомить с письмом руководителя ТАСС членов Политбюро, от себя написал:
«Я считал бы целесообразным, чтобы т. Крупская дала соответствующее заявление в печать, в противном случае ее молчание будет истолковано как Подтверждение слухов о так называемой просьбе т. Крупской насчет въезда в Англию».
4 марта на заседание политбюро пригласили Крупскую. Организовали ее интервью с опровержением слухов о бегстве вдовы Ленина из Советской России…
И все же Надежда Константиновна пыталась сохранить верность принципам, ради которых когда-то пошла в революцию. Выступая на пленуме ЦК в июле 1928 года, Крупская говорила:
— Если мы нашу борьбу с кулаком организуем таким образом, что только разоряем хозяйство у кулака, задевая и хозяйство середняка и бедняка, тогда мы в классовой борьбе только спутываем карты. Я знаю, как бывало, по довольно объективным письмам, письмам ребячьим, которые иногда мимоходом, среди ребячьей болтовни, дают крайне живую фотографию того, как дело происходит на самом деле. Мальчонка не дает оценки, а только дает фотографию… Мальчонка описывает: у кого денег нет, у тех берут «теленков» и «козленков», и описывает сцену, как козу поставили в сельсовете на стол, все стоят и хохочут, а крестьянин-бедняк, хозяин козы, плачет, и крестьянка плачет. Это как будто не очень-то значит бить по кулаку… Революционная законность не вошла еще в плоть и кровь, и вот сейчас, когда мы лозунг даем о нажиме, то должны учитывать, что перегиб будет неизбежным. Как конь, услышав трубу, начинает вытанцовывать известным шагом, так и призыв нажать оживляет старые приемы…
Но с каждым годом вдове Ленина становилось все более очевидным, что надо молчать.
«Несколько раз видалась с Надеждой Константиновной, — вспоминала Александра Коллонтай. — Вспоминали Инессу Арманд, работу по женотделу. Сейчас женотделы выполняют другие задачи: не сосредотачиваются на “женских делах”, а втягивают женщин в общую работу. Но женские запросы в тени…
Надежда Константиновна рассказывала мне о своем детстве и о том, что Владимир Ильич любил, чтобы дочери Инессы часто заходили. Придут, а он спрашивает:
— Это вы начерно или начисто пришли?
Начерно — значит, ненадолго.
На ее полке стоят портреты Инессы и Владимира Ильича рядом:
— Это был верный друг — нам и партии.
Оппозиции не касались. Обе — избегали».
Надежда Константиновна испугалась. Она не могла позволить себе открыто противостоять Сталину. Она принуждена была молчать, сидеть в президиуме и все одобрять. Ее с Лениным близких друзей — Льва Каменева и Григория Зиновьева — со временем расстреляли.
23 августа 1935 года Крупская отправила Сталину письмо:
«Иосиф Виссарионович!
Я как-то просила Вас поговорить со мной по ряду текущих вопросов культурного фронта.
Вы сказали “дня через четыре созвонимся”.
Но нахлынули на Вас всякие дела, так и не вышло разговора…».
Сталин не принял вдову Ленина. Переслал письмо Ежову:
«Прочтите приложенное письмо т. Крупской и двиньте вперед затронутые в нем вопросы… Посылаю именно Вам это письмо потому, что у Вас обычно слово не расходится с делом, и есть надежда, что мою просьбу выполните, вызовете т. Крупскую, побеседуете с ней и пр.».
На октябрьском (1937 года) пленуме ЦК решили принять закон об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей.
7 марта 1938 года Крупская обратилась с личным письмом к Сталину:
«Дорогой Иосиф Виссарионович, по обыкновению, пишу Вам о волнующем меня вопросе.
Мы вводим обязательное обучение русскому языку во всем СССР. Это хорошо. Это поможет углублению дружбы народов.
Но меня очень беспокоит, как мы это обучение будем проводить.
Мне сдается иногда, что начинает показывать немного рожки великодержавный шовинизм.
Например, я считаю вредным введение преподавания письма и чтения на первом году обучения не только на материнском, но и на русском языке, считаю вредным введение единого букваря для всех народностей, букваря, переведенного с русского…
Среди ребят появилось ругательное слово «жид», малышка говорит: «Дедушка, я не хочу быть латышкой». Правда, пока это отдельные случаи, но все же нужна известная осторожность».
Тональность превращается в просительную. Даже воспоминания о муже она вынуждена согласовывать с вождем. Она только позволяет себе по старой памяти обращаться к нему по имени и отчеству.
15 октября 1938 Крупская вновь пишет Сталину:
«Иосиф Виссарионович,
Я хочу уточнить вопросы, по которым мне необходимо поговорить с Вами.
О своей работе над высказываниями Ленина по вопросам культуры и просвещения. Я работала над таким сборником все лето. Хотелось создать сборник, где бы эти высказывания давались в тесной связи со всей работой партии по указанным Вами периодам, взять все, что говорил Ильич за каждый период по этим вопросам…
О казанском и самарском периоде учебы и деятельности Ильича. Тут очень много интересных моментов…
Очень хотелось бы, чтобы со мной поговорили».
Вместо серьезных бесед — решение Политбюро:
«Предложить т. Крупской, согласно заключению врачей, ограничить время работы не более 4 часов в сутки при работе 4 дня в шестидневку; летом отпуск 3 месяца и диетпитание».
«Внешне, — вспоминал Троцкий, — ей оказывались знаки уважения, вернее полупочета. Но внутри аппарата ее систематически компрометировали, чернили, унижали, а в рядах комсомола о ней распространялись самые нелепые и грубые сплетни. Что оставалось делать несчастной, раздавленной женщине? Абсолютно изолированная, с тяжелым камнем на сердце, неуверенная, в тисках болезни, она доживала тяжелую жизнь».
Новый человек
Сталин, который не был в эмиграции в отличие от Ленина, Троцкого, Зиновьева и других, оказался своим для партийной массы, которая поспешила присоединиться к правящей партии, не зная ни ее
