Чтобы их победить, господа, нам нужна смелость, смелость и еще раз смелость — и Франция будет спасена!»
Благодаря поразительной способности к импровизации Дантон оставил множество чеканных изречений, ставших знаменитыми. Но именно эти слова в связи с обстановкой, в которой они были произнесены, стали бессмертными. Огромное впечатление они произвели и на современников, их передавали из уст в уста и повторяли в моменты крайней опасности.
В тот же день, 2 сентября, как уже упоминалось, с речью в Коммуне выступил Робеспьер и сказал: «Никто не осмеливается назвать предателей, но ради общественного спасения я их назову. Я разоблачаю убийцу свободы Бриссо, заговорщиков Жиронды… Я разоблачаю их в том, что они продали Францию герцогу Брауншвейгскому, в том, что они получили деньги за свою измену».
Примитивная ложь понадобилась Робеспьеру, чтобы в день начала массовых убийств натравить обезумевших от страха добровольных палачей на своих политических противников. Он мечтал, чтобы они разделили участь мадам де Ламбаль, отрубленную голову которой носили на пике по Парижу. Конечно, на совести жирондистов уже много темных пятен, хотя главное — еще впереди. Они сделали все, чтобы втянуть Францию в войну. Однако когда она началась, предоставили дальнейшие события на волю случая, отдали армию Лафайету или старым генералам монархии. Вся энергия Бриссо и его друзей посвящена риторике, бесконечным речам. Они упиваются высокопарной болтовней, а перед лицом кризиса проявляют беспомощность, колебания. Бриссо из республиканца в решающий момент, накануне 10 августа, становится защитником монархии. Главное, они не доверяют народу, боятся его, возмущаются его властным вмешательством в решение судьбы революции. Нет никакой нужды искать еще какие-то дополнительные доказательства их несостоятельности и тем более — выдумывать их, предъявлять им явно необоснованные, просто фантастические обвинения. Не только честность, но просто здравый смысл подсказывает нелепость и опасность обвинения жирондистов в тайном сговоре с врагом. Доказать это нельзя. Выступление Робеспьера лишь свидетельствует об ослеплении личной ненавистью. Он практически не участвует в каких-либо реальных мероприятиях по организации обороны. Он поглощен исключительной борьбой за власть, опускаясь до использования в этой борьбе низкопробной лжи.
Продиктованная ненавистью, но не здравым смыслом, эта неуклюжая затея породила лишь ответную смертельную ненависть жирондистов. Она обрушится уже не только на одного Робеспьера, но и на остальных монтаньяров, которым придется вскоре отбиваться от яростных атак. Но в данном случае высказывание Робеспьера приведено лишь для того, чтобы стала ясна разница в тактике наиболее выдающихся монтаньяров. В момент грозной внешней опасности Дантон стремится отложить внутренние распри, чтобы добиться сплочения всех сил для отпора врагу. Робеспьер лишь использует опасность для расправы с соперниками, не задумываясь о конечных последствиях своих обвинений для дела революции.
После речи 2 сентября Дантон долго публично не выступает, целиком отдавшись практической организации обороны. Задача невероятно трудна, она кажется просто неосуществимой. Несмотря на весь шум и крики, Париж отправит в армию лишь 18 тысяч волонтеров, что не так уж много по сравнению с численностью вражеских сил.
Положение отчаянное. Военный министр Сервен объявляет «войну до последней крайности». Он приказывает генералам, отступая, «разрушать мельницы, уничтожать запасы корма, уводить лошадей и скот к Парижу и Суассону». Это тактика выжженной земли на французский манер. «Мы сейчас, — пишет в приказе Сервен, — почти в таком же дезорганизованном состоянии, как американцы, когда они были босыми, без одежды, без оружия». Все это верно, но как победить? В Париже тратят гораздо больше времени и сил на внутреннюю борьбу между собой, на пышные театрализованные демонстрации, чем на обеспечение обороны. Дантон трезво оценивает обстановку. Он ищет способов спасения революции в отчаянно смелых, неожиданных дипломатических комбинациях, в организации сети агентов и шпионов, способных расстроить замыслы врага. Даже частичные, отрывочные документальные сведения об этом, доставшиеся историкам, позволяют представить картину необычайно активной тайной войны. Чего стоит, например, сорванное Дантоном роялистское восстание в Бретани, организованное маркизом де ла Руэри, предотвращенное благодаря использованию двойного агента доктора Шеветеля. Франция не может рассчитывать на обычные дипломатические средства, ибо все монархи Европы, даже и не воюющие с ней, яростно враждебны революции. Дантон прибегает к подкупу, используя продажность иностранных дворов. Стирается грань между политикой и авантюрой. В борьбе не на жизнь, а на смерть хороши все средства. Так считает Дантон. Крайний недостаток денег на секретные операции вынуждает его прибегать к самым немыслимым махинациям…
После падения Лонгви и Вердена необходимо иметь какой-то успех, чтобы не допустить деморализации и распада. Но разве можно надеяться на французскую армию, на эту пеструю смесь остатков бывших королевских войск и пылких, но необученных волонтеров?
Тем более необычайный восторг охватил Париж, когда 21 сентября разнеслась новость, что французы одержали блестящую победу над соединенной австро-прусской армией и над менее многочисленными, но более озлобленными отрядами аристократов-эмигрантов около какого-то неизвестного местечка Вальми! Патриоты боялись верить сообщениям, слишком уж велика была радость первой настоящей победы. Уже два века она продолжает восхищать историков. Правда, в одной из новейших французских книг о Революции глава о ней названа так: «Вальми, победа без сражения».
Хотя в дальнейшем придется лишь упоминать о многих других и более крупных сражениях, не вдаваясь в подробности, Вальми заслуживает больше внимания, хотя бы потому, что эта битва была первой и она действительно спасла революцию.
Герцог Брауншвейгский, объявивший о походе на Францию пресловутым манифестом, пользовался репутацией одного из лучших европейских полководцев, которую он заслужил еще во время Семилетней войны. Насколько безрассудным был его манифест, настолько же осторожной была теперь его тактика. Он предпочитал передвигать войска медленно, обеспечивать все переходы, принуждать противника отступать не с помощью сражения, а путем угрозы его обхода. После нескольких недель маневрирования он, однако, отказался от такой любимой манеры, поддавшись давлению эмигрантов и прусского короля Фридриха- Вильгельма. Казалось, уже достигнутое обещало успех, легко захвачены Лонгви и Верден, удалось преодолеть горную лесистую гряду Аргонн и выйти в Шампань, два-три перехода оставалось до Парижа, если удастся отбросить с пути войска Дюмурье, напрасно похваставшего, что Аргонны будут «французскими Фермопилами».
Армии заняли позиции в несколько странном положении: за спиной французов была граница, а пруссаки, стоявшие южнее, имели в своем тылу Париж. 20 сентября утром густой туман, пронизывающий и холодный, закрывал горизонт. Началась слепая артиллерийская перестрелка. Накануне к войскам Дюмурье присоединилась армия генерала Келлермана, занявшая высоту Вальми. Этот 57-летний эльзасец не любил Дюмурье, который претендовал на верховное командование, хотя и был на четыре года моложе. Но соединение уравновесило силы, французов было теперь примерно 52 тысячи.
Между тем к грохоту пушечной канонады прибавились звуки барабанного боя и шум каких-то передвижений в прусском лагере. В 13 часов, после колебаний и споров с герцогом Брауншвейгским, король Пруссии решил начать атаку. Все пушки сосредоточили огонь на холме Вальми, к которому двигались ровные ряды пруссаков. Келлерман, выстроив свою пехоту в три колонны, решил ждать атаки врага, не стреляя и не бросаясь пока навстречу ему со штыками. Внезапно из-за облаков выглянуло солнце, и картина прояснилась. Король увидел, что ряды французов в стройном порядке стоят, а не разбегаются, как предсказывали эмигранты. Келлерман, именовавший себя «первым истинно санкюлотским генералом», воодушевлял своих солдат, размахивая шляпой, нацепленной на шпагу. Солдаты дружно кричали «Да здравствует нация!». Музыка играла революционные марши.
Артиллерия Дюмурье открыла огонь, когда пруссаки приблизились на 800 метров. Тогда прусский командующий остановил королевскую атаку, назвав ее «опасной и бесполезной». Но артиллерийская дуэль — 36 пушек французов и 54 пруссаков — продолжалась до семи часов вечера. 30 тысяч зарядов использовали, чтобы убить или ранить 300 французов и 184 пруссака! Келлерман в тот же день направил в Париж бюллетень о победе. Австро-прусские войска, простояв еще день, начали отходить. К 7 октября они очистили французскую территорию. Все происходило так, будто враждующие стороны заключили соглашение о перемирии, французы следовали по пятам, но не нападали на прусские и австрийские
