— Доктор мне сказал: «Это вам поможет прожить подольше!» Господи! Да с какой стати мне этого хотеть-то?
— Вот вы мне скажите, это не опасно? — Нада коснулась плеча Зоры. — Ведь их там десять человек в двух комнатушках. Спят по пятеро на одной кровати, и все как один больные! Хуже шелудивых псов, ей- богу!
— С какой стати мне хотеть прожить подольше, если для этого один рис есть придется! Да еще этот, как бишь его, чернослив!
— Разве ж я могла допустить, чтоб у меня в доме по пять человек в одной постели спали? Да никогда в жизни!
— Ну и к черту тогда этот ваш чернослив!
— Где это слыхано, чтобы люди вповалку на одной кровати впятером спали? — спросила Нада, глядя на нас и старательно вытирая руки о фартук. — Вот вы когда-нибудь о таком слышали?
— Нет, — покорно ответила Зора, качая головой.
— Вот! И я говорю: неправильно это! — снова загорячилась Нада. — Да еще мешочков этих своих на шею понавешали, от которых несет черт знает чем! Где это видано? У нас, католиков, уж точно такого нет. Да и у мусульман тоже.
— А вот у них есть. Не нашего это ума дело, — вдруг очень серьезно ответил ей Барба Иван, который даже стул свой развернул, чтобы прямо посмотреть на жену. — Живут они здесь, и пускай себе живут — не наша это забота.
— Как это не наша? Они в моем доме живут! — возмутилась Нада. — Мой виноградник перекапывают!
— Хуже всего, конечно, с детьми, — по-прежнему серьезно продолжал Барба Иван, повернувшись ко мне. — Уж больно у них детишки болеют. Ведь им становится все хуже. — Он закрыл жестянку с печеньем и снова сунул ее в буфет. — Мне они сказали, что к врачу никогда не обращались. Я, конечно, не знаю… Вот только мешочки эти у них на шее!.. — Он поморщился и постучал себе по шее ребром ладони. — Ни черта они им не помогают! А уж грязные какие! Да и воняют ужасно!
— Вот именно! — подхватила Нада.
Они еще долго продолжали бы в том же духе, если бы на кухню не зашел один из землекопов и не попросил немного молока. Это был темноволосый загорелый парнишка лет тринадцати. Он так ужасно стеснялся, что все возмущение Нады тут же погасло. Да и после его ухода она больше на эту тему не заговаривала.
После ужина Барба Иван вытащил свой аккордеон, намереваясь исполнить нам кое-какие старинные песни, которым научил его дед, но нам довольно удачно удалось предотвратить этот импровизированный концерт. Мы спросили, когда наш дорогой хозяин сам в последний раз проходил врачебный осмотр, и тут же предложили ему подняться с нами наверх, чтобы перед сном измерить ему температуру и давление, проверить работу сердца, легких и т. д.
Позднее, когда мы наконец-то остались одни в отведенной нам комнате, возникли иные, вполне насущные проблемы. В туалете не работал смыв, а в душе была только холодная вода. Бойлер не действовал. Но Зора, которая не могла себе позволить лечь спать, не приняв душа, все же рискнула вымыться. Я стояла у окна и слушала, как она взвизгивает и охает под струями холодной воды. Перед окном расстилался темный виноградник, и я с удивлением поняла, что работы там возобновились. По-моему, ничего и разглядеть-то было уже невозможно, и все же оттуда явственно доносился стук заступов и звонкие, похоже детские, голоса. В зарослях олеандра под окном неумолчно пели цикады, ласточки все еще рисовали арки и петли в небесной вышине, куда не достигал свет, падавший из окон дома. Ночные бабочки с серыми пятнистыми крылышками клубились у внешнего угла москитной сетки. Зора все же вышла из ванной и торжественно сообщила, что поняла, в чем предназначение той проржавевшей веревки, что намотана на водопроводную трубу. Оказывается, с ее помощью можно повернуть вентиль, включающий душ.
Стянув мокрые волосы в конский хвост, Зора подошла ко мне, тоже встала у окна и спросила:
— Они что, и ночью копают?
Сие мне было неведомо, и я предположила:
— Это, должно быть, наемные рабочие. Барба держат их здесь из чистого милосердия, ведь сезон давно уже позади.
За то время, что Зора была в душе, ей на пейджер пришло целых два сообщения от прокурора, и я осторожно заметила:
— Ты бы все-таки им позвонила, а?
Зора закурила. Она всегда делала это перед сном.
Держа в одной руке пепельницу и стряхивая в нее пепел.
— Да мне им, пожалуй, и сказать-то нечего. Нет, мне сперва с твоим дедом поговорить нужно. — Она улыбнулась и принялась рукой отгонять дым от моего лица, старательно выпроваживая его за окно.
Я почувствовала, что сейчас она спросит у меня, что случилось, и поспешила сменить тему:
— Знаешь, надо завтра обязательно заставить их всех в клинику прийти. — С этими словами я быстро нырнула в постель.
Зора докурила, продолжая всматриваться в темноту за окном, потом проверила, заперта ли наша дверь, и спросила:
— Как ты думаешь, они там, внизу, двери запирают?
— Возможно, что и не запирают, — ответила я. — Скорее всего, нет. В распахнутые двери дома свободно залетает ветерок, принося запах военных преступников и насилия.
Зора нехотя погасила свет и легла. Довольно долго она лежала молча, но не спала, и я чувствовала, что подруга на меня смотрит. Но я тоже молчала, ждала, когда ее сморит сон, чтобы не нужно было ничего выдумывать в ответ на ее вопросы.
Снизу донесся голос попугая, приглушенный покрывалом, наброшенным на клетку:
— Обмойте и унесите с собой прах покойного, оставьте лишь его сердце.
Глава вторая
Война
Чтобы понять моего деда, нужно знать как минимум две истории: о жене тигра и о бессмертном человеке. Они похожи на потайные подземные реки, которые просачиваются сквозь почву и пронизывают все прочие истории его жизни — о службе в армии, о великой любви к моей бабушке, о долгих годах работы в университете в качестве ведущего хирурга и тирана. Одну из этих историй я узнала уже после смерти деда. Она о том, как он стал мужчиной. Другая, которую старик сам мне рассказал, — о том, как он снова стал ребенком.
Война пришла тихо и незаметно. Ее начало было как бы приглушено теми десятью годами, которые мы провели буквально на краю пропасти, в ожидании того, когда же она все-таки грянет. Дети в школе говорили: «Ну, теперь в любой день!», сами не понимая этих слов. Собственно, они просто повторяли то, что в течение нескольких лет слышали дома. Сперва были выборы, затем начались мятежи, вооруженные стычки, убийство какого-то министра, резня в дельте, а потом — Саробор. После Саробора возникло даже ощущение некой относительной свободы, избавления.
До войны каждую неделю — с тех пор как мне исполнилось три года — мы с дедом отправлялись на прогулку в крепость, чтобы посмотреть на тигров. Всегда только вдвоем. Наш путь начинался у подножия Стрмины. Мы пешком поднимались по тыловой стороне холма, пользуясь старой каретной дорогой, тянувшейся через неглубокую парковую долину в западной части города и пересекавшей десятки маленьких чистых ручейков, журчавших под мокрыми ветвями кустов. В детстве я немало часов провела возле этих
