— Тот самый, — подтвердил я.
— Ну вот, а я, как увидал бомбу, сразу подумал: «Надо действовать, как профессор говорил».
И примечательней всего, что он в самом деле запомнил мои указания, и правильно запомнил. В частности, та бомба, которую он обнаружил невзорвавшейся в одной из комнат, относилась к типу бомб, как правило, не имеющих взрывателя с замедлением, — и, вспомнив это, он не испугался бомбы и даже оттранспортировал ее вниз.
Я обычно брал с собой фотографа, чтобы снимать интересные аспекты бомбежек. Мы обошли уже здание, как вдруг уполномоченный спросил, не угодно ли мне мороженого. Был сентябрь, погода стояла жаркая, мороженое пришлось бы кстати, — но отчего это он заговорил о мороженом? Он объяснил, что сегодня у них к обеду мороженое, а теперь всех эвакуировали, и оно осталось — сто порций, а есть некому:
— Все равно пропадают, хоть вас угощу.
Мальчишкой я бы счел, пожалуй, что моего аппетита вполне хватит на сотню порций, но теперь, увы, смог осилить всего лишь одну. Затем я спустился вниз и увидел, что бомба лежит на ручной тележке, а между офицером и моим фотографом идет жаркий спор.
Служба обезвреживания бомб и Гражданская оборона — два разных ведомства, и, естественно, каждая из сторон считала, что право на информацию о бомбе принадлежит ей. У этого спора, решил я, нездоровая окраска, поскольку все мы стоим рядом с бомбой, а я отнюдь не разделял неколебимой уверенности уполномоченного в том, что моя оценка бомбы безошибочна. Б конце концов, сфотографировав бомбу под шумок, я отправился восвояси.
У второй истории конец тоже счастливый (а иначе некому было бы эти историйки рассказывать). Она связана с одним из лондонских вокзалов. Как-то, во время довольно сильного дневного налета, я сидел в штабе противовоздушной обороны. Поступали сообщения о бомбах, падающих на Букингемский дворец, на речные доки. Затем доложили, что на одном из главных вокзалов обнаружена невзорвавшаяся бомба!
«Сидеть зря нечего, — подумал я, — поеду-ка взгляну, что за бомба, что с ней делать». И отправился вдвоем с моим верным фотографом и, преодолев уличные завалы и заграждения, очутился на площади перед вокзалом.
Там собралась, конечно, большая толпа — люди спешили выбраться из Лондона, а вход на вокзал был загражден огромными воротами. Как же нам туда пройти? Тот, кто воздвигал ворота, не учел средневекового правила, что в них должна быть предусмотрена калитка для выборочного допуска. Потребовалось человек шесть полисменов, чтобы, преодолев напор толпы, приоткрыть ворота и пропустить нас. За воротами все было мне знакомо, я не раз бывал здесь еще в детстве — тогда вокзал казался огромным и поездов в нем казалось без счета. Я направился прямо к особе настолько вельможной, что с трудом верилось в ее существование — к начальнику вокзала. Он, вместе со всеми вокзальными служащими, пребывал в глубоком бомбоубежище. Меня встретили вопросом:
— Вы по поводу бомбы?
— Да, я из Гражданской обороны, — ответил я.
— Ну, слава богу. Вы нас научите, что делать.
— А где эта бомба? — спросил я.
— На первой платформе, — ответил начальник вокзала. — Она упала и не взорвалась, я остановил все поезда, а как дальше быть, мы не знаем.
— Что ж, пойду взгляну, — сказал я.
Вышел на перрон и в конце первой платформы действительно увидел большое углубление на месте, где бомба вошла в землю. Но я заметил характерное почернение по краям и несколько осколков и смог незамедлительно установить, что это вовсе не бомба, а зенитный разорвавшийся снаряд; воронка от него была в самом деле схожа по размерам с ямой от бомбы. Понятно, что никакого вреда снаряд причинить уже не мог, и, весело вернувшись к начальнику вокзала, я имел удовольствие сказать ему:
— Можете снова пускать поезда, тревожиться не о чем, это всего-навсего разорвавшийся снаряд.
Третья историйка, пожалуй, тривиальнее всех прочих, но случай тот меня позабавил. Нас особенно интересовали различные новые бомбы и новые взрыватели, и, когда приходила откуда-нибудь весть о необычном немецком гостинце, то я выезжал на место для личного ознакомления, поскольку знал, что информация из вторых рук редко обходится без искажений. И вот пришло сообщение о бомбе странного типа. Она упала в отдаленной части Англии, но у меня была машина, и погожим днем я отправился туда. Однако, не доезжая, уперся в опущенный шлагбаум, охраняемый полицией. Я предъявил пропуск, сказал, что хотел бы взглянуть на бомбу и в ответ услышал:
— О нет, к сожалению, этого нельзя, это воспрещено.
Сюда должно прибыть очень важное должностное лицо для осмотра бомбы, и у меня строжайший приказ не допускать никого к бомбе до его прибытия.
— Хорошо, — сказал я, — а когда лицо прибудет?
— Ожидаем через полчаса, — ответили мне.
— Что ж, — сказал я, — подожду. — И стал ждать. Прождал полчаса — безрезультатно. Еще подождал — опять попусту. «Все это очень мило, — подумал я, — однако я теряю время из-за чепухи».
— Очень жаль, — сказал я, — но дольше ждать не могу, ехать надо.
И, отъехав, я дал небольшой крюк, затем пролез сквозь две-три живых изгороди, как следует осмотрел бомбу, сделал нужные снимки и вернулся к себе в штаб. А там секретарша встречает меня словами:
— Надеюсь, я угодила вам своим распоряжением относительно бомбы?
— Каким распоряжением? — спрашиваю.
— Я велела, чтобы никому не разрешали осматривать бомбу до вашего прибытия туда.
Да, долго бы пришлось мне дожидаться самого себя!
Примечания
1
Это и другие письма цитирую по книге «Письма из Сорренто», написанной моим другом Георгием Куприяновым и мной и вышедшей в Тверском издательстве.
2
М. Горький. Письма к рабкорам и писателям. М., «Жургазобъединение», 1937.
3
Шутка эта — ответ на выступление Федора Гладкова на Втором съезде советских писателей, где он критиковал литераторов за неумеренное употребление алкоголя.
