Важен повод, по которому Хаймсон завел вдруг речь о масонах. Дело в том, что его статья «Проблема социальной стабильности в городской России, 1905—1917» в журнале «Slnvic Review» (первая часть опубликована в том же журнале в декабре 1964 г.) имеет дискуссионный характер. Вместе с ней напечатаны еще две дискуссионные статьи; Артура Менделя «Крестьянин и рабочий накануне первой мировой войны» и Теодора фон Лауэ «Шансы либерального конституционализма». Заголовок последней статьи отражает тему дискуссии: была ли в России конституционная (западная) альтернатива революции? Именно на этот вопрос делает попытку ответить Хаймсон и для своего вывода (отрицательного) в числе прочего считает необходимым поставить вопрос о месте масонства в событиях 1914—1917 гг. Привлеченный им новый материал представляет собой интервью известного меньшевика Б.П. Николаевского с меньшевиками Чхеидзе и Гальперном в 1920 г., которое Хаймсон извлек из личного архива интервьюера. По мнению Хаймсона, в России не только рабочий класс был изолирован от образованного, привилегированного класса, но и большинство последнего все больше отделялось от царского режима, шел процесс поляризации сил, в результате чего либералы уже открыто заявляли в Думе о пропасти между царизмом и общественным мнением. Отсюда кризис партий: внутри кадетской партии пришли к столкновению буржуазное и разночинско-радикальное крылья. Во главе первого стоял Милюков, второе возглавлял Некрасов. Спор между ними, как уверяет Хаймсон со ссылкой на Потресова и Мартова и что абсолютно не соответствовало действительности (это показано в наших работах[17]), шел о выборе политической ориентации — эволюционной или революционной тактики. В Москве, продолжает автор, ссылаясь на публикации в «Историческом архиве» (1958, № 6 и 1959, № 2), прогрессистами и левыми кадетами был создан Информационный комитет, который вступил в переговоры даже с большевиками[18].
Кризис, пишет далее Хаймсон, ссылаясь на Струве и др., переживали и все другие политические партии. Обострились разногласия и в провинции между местным «обществом» и властью. Сгустившиеся тучи революции, с одной стороны, противостоявшая ей контрреволюция — с другой, необходимость выбора вызвали всеобщее замешательство, привели к поискам неофициальных личных связей взамен распадавшихся партийных.
Исходя из этой обстановки, делает вывод автор, и следует интерпретировать пока еще мало выясненное явление — возрождение масонства в России в предвоенные годы. И далее идет это «выяснение» с перечнем источников, на которых оно построено. Все они нами уже охарактеризованы, кроме книги С.П. Мельгунова «На путях к дворцовому перевороту», о которой речь ниже. Единственным новым источником является упомянутое выше интервью Николаевского с Чхеидзе и Гальперном. На основании этих материалов Хаймсон рисует следующую картину «возрождения» русского масонства. В последние дни III Думы были предприняты меры по активизации русского масонского движения при изменении его характера. Цель состояла в том, чтобы объединить все «передовые силы» от представителей прогрессистов до представителей большевиков, присоединяя сюда и органы образования, различные кружки и пр., для создания коалиции против существующего режима. Одним из инициаторов этого начинания была Кускова, ставившая своей целью таким путем восстановить «Союз освобождения» и работать подпольно для освобождения России.
Нетрудно заметить, что приведенный отрывок целиком базируется на письмах Кусковой, за одним исключением: Кускова уверяет, что новое масонство было создано сразу после поражения революции 1905— 1907 гг., Хаймсон же ведет отсчет с весны или даже с лета 1912 г. Откуда взялся у него этот рубеж? Из дальнейшего видно: источником здесь служит указанное интервью.
Для достижения этой большой цели, пишет далее Хаймсон, были отменены старые масонские ритуалы, но сохранилась клятва о секретности — «абсолютном молчании» при вступлении. Это тоже взято у Кусковой, но дальше приводятся факты, которых в ее письмах нет. Никаких конкретных акций новой организацией не предусматривалось (за исключением, может быть, в Московской масонской ложе), сообщает автор. Эта неопределенность и нежесткость обеспечила поверхностный успех в привлечении новых членов. В 1911—1914 гг. были основаны ложи не только в обеих столицах, но и в провинциальных центрах (Киев, Самара, Саратов, Тифлис, Кутаиси), а летом 1912 г. все эти ложи объединились в довольно расплывчатый «Союз народов России» с исполнительным советом и периодически избираемыми исполнительными секретарями во главе. За период 1912—1917 гг. (до Февральской революции) было созвано три национальных съезда (1912, 1914 и 1916 гг.). В число масонов вступили видные думские и общественные деятели: А. И. Коновалов и И.Н. Ефремов, Некрасов и Терещенко, Керенский, Гальперн, Скобелев, Чхеидзе, Чхенкели, Гегечкори (грузины находили масонство особенно привлекательным)[19].
Ни в каком другом из уже известных нам источников этих сведений нет, следовательно, они исходят от Чхеидзе и Гальперна, посчитавших возможным нарушить пресловутую клятву «абсолютного молчания» перед своим интервьюером. Ниже в иной связи Хаймсон сообщает другие весьма существенные факты. Из архива Николаевского видно, пишет он, что Некрасов и Керенский были секретарями исполнительного комитета «Земского совета народов России» (Некрасов — в 1912—1913 гг., после смерти Колюбакина — в 1915—1916 гг.; Керенский — с лета 1916 г.). Николаевский, поясняет автор, установил это из интервью с известным меньшевиком И. Я. Гальперном, в то время членом исполнительного комитета «Великого совета народов России», и частично из свидетельства Чхеидзе[20]. Весьма важный источник как с точки зрения содержащихся в нем сведений, так и достоверности. На его основании мы можем судить о масштабах и характере организации, самом ее названии, руководящих деятелях. Всего этого в письмах Кусковой нет.
Выше было обращено внимание на противоречие между категорическим заявлением Кусковой о безритуальности новой масонской организации и рассказом Аронсона о том, как Колюбакин проездом на фронт основал в одном из провинциальных городов ложу с соблюдением всего джентльменского набора масонских церемоний. Теперь же мы точно знаем, что правоверный, «французский» масон Колюбакин не только состоял членом масонской организации, которая, по уверению Кусковой, решительно изгнала из своего обихода масонскую символику, но и принадлежал к числу ее руководителей. Факт этот, как мы увидим дальше, имеет принципиальное значение.
К каким же собственным выводам приходит Хаймсон относительно масонов? Теория заговора как объяснение русской революции, считает он, конечно, неправильна. Но в то же время нельзя утверждать, что неофициальные политические связи, которые создавались в ложах, совершенно не имели значения. Самые видные прогрессисты и левые кадеты, входившие в Московский информационный комитет, который вел переговоры с большевиками, — Коновалов, Морозов, Некрасов, Степанов, Волков — были масонами, и, возможно, весь комитет был органом Московской масонской ложи, наиболее активной из всех лож. Трудно отрицать и то, что личные связи масонов повлияли на состав Временного правительства в 1917 г. (в подтверждение идет ссылка на известное нам высказывание Милюкова из его воспоминаний). Не исключено, что под влиянием масонских связей возникло и двоевластие.
Как видим, никаких категорических выводов Хаймсон не делает. Он допускает, предполагает, считает возможным, по не больше, потому что никаких данных для более решительных суждений у него нет, и он отдает себе в этом отчет. Что же касается возвращения к пресловутому Московскому информационному комитету и его составу, то эти сведения он почерпнул явно из другого источника, не имеющего отношения к архиву Николаевского и который мы попытаемся установить и оценить ниже.
Конечная оценка Хаймсоном политического значения описанной им масонской организации в годы, предшествовавшие Февральской революции, и в дни самой революции весьма пессимистична. Но пусть все так, пишет он, имея в виду все, что сообщили Николаевскому Чхеидзе и Гальперн, все, что написала Кускова, и т. д. Тем не менее русское масонство оставалось политически крайне слабым. С одной стороны, мечта нового масонского движения о человеческой семье, преодолевающей классовые и национальные границы, с другой — никакой реальной программы и тактики. Масоны столь же аморфны, как в свое время было аморфно «Освобождение», даже больше, поскольку раскол между политическими группами углубился: хотя представители трудовиков и меньшевиков вовлекались в масонскую организацию, связь либералов с радикалами от этого на деле не наладилась. Они были
