В 1942 году вместе с Тарасом Ершов встретился с Капустиным, командиром группы парашютистов. Но после выхода в советский тыл, перед новым боевым заданием, парашютисты должны были пройти медицинскую комиссию. В этот день Ершов исчез из дома, где жили капустинцы. Его не могли найти до позднего вечера. Свое исчезновение он объяснил Капустину тем, что был весь день на реке с девушкой и забыл о медицинской комиссии. И на следующий день Ершов не пошел в санчасть. «-Да разве до санчасти, когда нам осталось гулять на советской стороне фронта только три дня. Пусть они лечат, кого надо, а я, как конь, здоров», — так ответил Павел на вопрос Капустина. IK радости Павла вылет не отложили, и Павел скрылся от надоедливых медиков.
СУД НАД РИМАНОМ
Мы сидели в землянке и ждали возвращения группы Ершова, ушедшей в разведку. Около часа назад с той стороны, где должны быть разведчики, доносились выстрелы. Мы очень, беспокоились за судьбу товарищей.
Землянка, где мы временно поселились, найдена случайно. Мы думаем, что ее когда-то выстроили неизвестные нам партизаны, и мы теперь пользуемся этим удобным и теплым жильем.
Но вот слышны шаги. В землянку вбегает Ян Залатис. Он громко сообщает:
— Риман пойман. Привели гада!
Огонек свечи на выступе бревна весело заколебался, точно обрадовался принесенной вести о поимке Римана.
Вслед за Яном в землянке появился Ершов. Он сообщил подробности захвата палача.
— От знакомого крестьянина на хуторе мы узнали, что по дороге мимо хутора сегодня должен проезжать Риман. Мы сели в засаду. Взяли его без выстрела. Подскочили, остановили лошадей… Ян схватил его и обезоружил.
По распоряжению Капустина в землянку ввели Римана и его спутника — полицая.
— За подкреплением ехали в Кабиле. Завтра проческу собирались сделать, — сообщил Ершов.
— Автоматы и двенадцать гранат было у них, — доложил Саша Гайлис.
— Так, так… — Капустин смотрел в лицо Римана. — Судить тебя будем!
Риман стоял, опершись о стенку. Бессильной злобой сверкали его глаза. Закатанный рукав на правой руке обнажил шрам. Наша пометка от седьмого февраля.
— Я плохо по-русски… Я латыш… — проговерил он.
— Не зовись латышом, сволочь! — прервал его Гайлис. — Родину мою не позорь!
— Ты — собака. Как ты над моей женой издевался! Ты убил Сорокина, — перечислял вины Римана Ян Залатис.
— Смерть предателю! — был приговор партизанского суда.
— Пиши, — обратился Капустин к Павлу Ершову. — Пусть завтра читают «прочесчики»!
«Смерть мерзавцам, продавшимся фашистам! Смерть фашистским захватчикам!
Партизаны».
С ТОГО СВЕТА
3 марта Леонид Петрович, Галабка и Казимир Малый встретились с нами возле большой лесной вырубки. Они принесли десять пачек патронов. В этот же вечер самолет выбросил нам груз, и мы, как говорят, были снова на коне!
Утром Саша Гайлис и Казимир Малый возвратились с очередного задания. С ними шел сгорбленный, одетый в грязный и разорванный пиджак человек. На ногах у него были валенки, хотя шел дождь. Лицо его было желтое, худое, а отросшая щетина бороды и длинный заострившийся нос делали его страшным, будто человек поднялся из гроба. Только узкий карие глаза этого человека поблескивали живым огоньком и напоминали что-то близкое, но забытое. Он подошел к поднявшимся ему навстречу бойцам…
— Порфильев! — воскликнул удивленно Кондратьев. — Петре… откуда ты? С того света?
Да, это был Порфильев, о котором более двух месяцев назад мы передали, что он погиб вместе с Мартыном, Юрием и Касьяненко, наткнувшись на засаду.
На приветствие Порфильева ответили сухо. Это заметил он — отошел к костру и молча опустился на землю, подперев голову такими же высохшими, желтыми, как и лицо, руками.
Проходил день, а к Петру хоть и подходили, но говорили мало, не так, как прежде. Даже Агеев и тот держался с ним осторожно.
— Да, Алексей, лучше во сто крат было покончить с собой, — сказал ему Порфильев. — Но я истратил всю силу, чтобы уничтожить бумажки с разведывательными данными… Был без памяти, когда меня захватили. А теперь мне вы не верите. Как же жить мне дальше? Пойду к командиру, — тяжело вздохнул Порфильев.
И он пошел.
Капустин был в палатке.
— Можно, товарищ командир? — спросил Порфильев.
— Заходи, Петро, присядь! — ответил Капустин. — Как же это у тебя вышло, как в романе? Партизан и вдруг возвратился живым из гестапо?
— Так вот случилось. И такое бывает в жизни. Я жалею, что жив остался. Недоверие мне тяжелее всех ран, всех издевательств, какие пережил я в виндавской тюрьме.
Порфильев умолк и посмотрел на Капустина. Но тот словно не замечал его взгляда.
— Что ж, поживи у нас, — сказал, наконец, Капустин. — Не гоним.
— И за то спасибо, — поблагодарил Пор-фильев уходя.
«Поживи у нас!» — как это странно звучало для него!
«Значит, я чужой». — Ночью Порфильев плакал. То была самая мучительная ночь в его жизни.
…Он опомнился в Виндаее в тюремном госпитале. А через два дня его поволокли на допрос.
— Парашютист? — спросил гестаповец, показывая на автомат, взятый при Порфильеве.
— Что вы говорите? — переспросил Порфильев по-латышски, кося глаза и приставляя к уху ладонь.
— Глухой, что ли? — повысил тон допрашивающий. — Парашютист, спрашиваю? — заорал он и уставился глазами на лежавшего на носилках узника.
— Нет, что вы! Купил автомат в Латгалии. Перебрался в Курляндию от фронта и жил в лесу с теми тремя, которых ваши убили. На козок охотились. А парашют?.. Бог с ним!
Он не договорил и снова потерял сознание.
— Отнесите, — процедил сквозь зубы допрашивавший его гестаповец.
Прошел день, три, неделя. Снова допросы, снова тот же ответ. Обозленные гестаповцы избивали его, мучили. Он твердо продолжал стоять на своем.
Тюремное начальство и гестапо решило, что глуховатый старик-латыш помешан, что он не опасен.
Ему было разрешено участвовать в подвозке дров в тюрьму.
Вечерело. Машина шла возле леса по дороге Кулдыга — Вентспилс. Вдруг из кузова через задний борт мелькнул человек, грохнулся на снег, перевернулся и, вскочив, бросился к лесу.
Раздались выстрелы…
Беглец пополз. Вновь поднялся и побежал.
Он ушел.
Всю ночь и день Порфильев шел на юг вдоль шоссе.
С трудом выпутался из немецких учебных полигонов. На вторые сутки, уставший и голодный, он зашел
