Когану:
— Сейчас, товарищ комиссар, я ему мигом зенки вправлю.
Он вытащил из кармана складной нож и, поигрывая им, подошел к отцу Тавриону. Настоятель, не дрогнув, смотрел прямо в лицо Зубову. Того несколько смутил прямолинейный взгляд монаха.
— Чего, контра, зенки вылупил, — прошипел он и, обойдя архимандрита, стал позади него.
Зубов моргнул двум латышам, и те подошли к нему.
— Держите этого гада за руки, да покрепче.
Настоятель пытался отдернуть руки, но стрелки?, вырвав у него посох и отбросив его в сторону, крепко взяли отца Тавриона с двух сторон за руки выше локтей. Зубов подсечкой уронил настоятеля на колени и схватился одной рукой за подбородок. При этом клобук архимандрита съехал набок, а затем и совсем упал на землю. Зубов, запрокинув голову монаха лицом кверху, быстрым движением проткнул ему один глаз ножом. Отец Таврион, дико вскрикнув, вырвал руку у латыша, схватившись за глаз.
— А-а-а... — застонал отец Таврион, мотая головой из стороны в сторону, — что же вы творите, ироды окаянные?
Монахи охнули при виде такой жестокости и подались вперед. Но латышские стрелки с винтовками наперевес оттеснили их к стене корпуса и взяли в плотное оцепление. Степан закричал, но стоящий с ним рядом монах Гавриил обхватил его рот рукой и прижал к себе. Из широко открытых глаз Степана полились слезы на руку Гавриила.
— Тише, Степка, тише, — зашептал монах. — Сейчас и до нас, парень, очередь дойдет. Молись.
Но молиться Степан не мог, в глазах его застыл безмолвный ужас.
— Ну, вот теперь, монах, отвечай: видел офицеров? — задал свой вопрос Коган.
— Нет, изверги, нет, я никого не видел. Не видел, супостаты.
— А ты, Зубов, не долечил человека, — ухмыльнулся Коган, — видишь, он говорит, что не видел.
— Да как же так не видел? Ведь врет, сволочь, и не краснеет, — ухмыльнулся Зубов и снова достал нож. — Сейчас, товарищ Коган, мы это подправим.
При этих словах красноармейцы снова крепко схватили настоятеля за руки.
Келарь монастыря отец Пахомий закричал:
— Что же вы творите, проклятые! Креста на вас нет!
Он попытался прорвать оцепление солдат, но его тут же сбили с ног прикладом винтовки и, несколько раз ударив, снова водворили в толпу монахов. Зубов между тем подошел к отцу Тавриону и проколол ему второй глаз. Красноармейцы отпустили руки ослепленного отца Тавриона. Из пустых глазниц настоятеля текли кровавые слезы. Он воздел руки к небу и возопил:
— Вижу, теперь вижу, — крикнул он.
Все, в том числе и монахи, в ужасе и удивлении переглянулись между собой.
— Наконец-то прозрел, — довольно ухмыльнулся Коган, — я же говорил, что зрение можно подправить. Так что вы там видите? Поделитесь с нами, святой отец.
— О! Чудо! — не обращая внимания на сарказм комиссара, воскликнул отец Таврион. — Вижу небо отверстое и Господа со Ангелы и всеми святыми! Благодарю Тебя, Господи, за то, что, лишив земного зрения, открыл духовные очи видеть славу...
Договорить отец Таврион не успел. Лицо комиссара перекосилось, и он, выхватив из кобуры револьвер, выстрелил в настоятеля. Архимандрит, вздрогнув всем телом, упал лицом на мощенную камнем монастырскую площадь. В это время вернулся Крутов. Взглянув на убитого архимандрита, покачал головой. Неожиданно раздался звон колокола. Монахи истово закрестились. Степан видел, как возле убитого отца Тавриона по белым камням растекается алая кровь. Его начал бить озноб.
— Прекратить звон сейчас же, — буквально завопил Коган.
Двое бойцов метнулись в сторону раскрытых церковных дверей. Вскоре звон прекратился так же внезапно,
