свободного человека, индивида, который сам выбирает себе дорогу и сам строит свое счастье. Думаю, что лет эдак через 30–40, если не произойдет в мире ничего воистину катастрофического, российский менталитет станет в основном таким же, как во всех других цивилизованных странах. Только, вероятно, более молодым, более энергичным и устремленным в будущее, чем там, где европейская цивилизация уже успела несколько одряхлеть.
— Меня, честно говоря, всегда настораживала постановка любого серьезного общественного вопроса в плоскости «или-или». Как правило, так в жизни не бывает: в жизни преимущественно действует принцип «и то, и то». И не просто одно «то» и другое «то», а вдобавок еще и множество иных всяких разнообразных «то».
Есть ли в российском обществе, в природе российского человека традиция коллективизма? Глупо было бы отрицать: безусловно, есть. Ощущается ли в российском человеке, особенно в последние десятилетия, «склонность к индивидуализму»? Конечно, ощущается, особенно в новых поколениях и особенно в наиболее подвижной части российского общества — в предпринимательской среде. Одних только «челноков», живущих лишь своей предприимчивостью (как тот волк, которого «ноги кормят»), сейчас в России, по оценкам, порядка 10 миллионов человек. Показательно также, что официально выплачиваемая на «родном предприятии», то есть «в коллективе», зарплата среднего работающего россиянина составляет сегодня около 35 % его ежегодных доходов. А где и как, позволительно спросить, этот «традиционный коллективист» добывает остальные 2/3 того, на что он и его семья живут?
Убежден, что истина в жизни чаще всего посередине: как и для любого другого здорового общества, для России тоже существует некий оптимум в соотношении индивидуализма и коллективизма, рыночных и внерыночных методов организации экономики и социальной жизни, самодеятельного и сугубо государственного подхода к решению насущных общественных проблем. В моем понимании, поиски такого оптимума и есть суть современной «европейской модели» общественного устройства, являющейся в основе своей, несомненно, социал-демократической моделью. И в России тоже нет никакого резона отрицать возможность и целесообразность сочетания, скажем, бесплатного и платного образования, бесплатного и платного здравоохранения, гарантированных государственных и накопительных пенсий, льготного и коммерческого жилья и так далее. Просто для наглядности укажу и на такой, к примеру, факт: в несоциалистических Соединенных Штатах государство гарантирует своим гражданам полную сохранность вклада до 100 тысяч долларов США в любом коммерческом банке и при любых обстоятельствах, а в нередко критикуемой за «родимые пятна социализма» России сквозь парламент уже несколько лет не может пройти закон об аналогичных гарантиях для вкладов всего лишь до 300 долларов США.
— Во-первых, великой державы в каком смысле? В глобальном? На всю видимую историческую перспективу это, похоже, теперь нереально. В региональном? Реально, но, как представляется, в основном в пределах постсоветского пространства. В других регионах быть «основным игроком» у нас долго еще не будет ни сил, ни средств. Надо же все-таки трезво оценивать то, что произошло с Россией в 90-е годы, и наши нынешние возможности в сравнении с другими индустриальными и постиндустриальными странами. Немногим более 1 % — таков сегодня наш удельный вес в мире во всем: в производстве, торговле, обмене технологиями, движении финансовых ресурсов. За исключением, понятно, экспорта некоторых энергосырьевых ресурсов и торговли вооружением.
Роль же великой региональной державы и центра притяжения на постсоветском пространстве сегодня, думается, меньше всего зависит от каких-то геополитических маневров. Помимо исторического наследия, основных факторов будущего российского влияния здесь, по-видимому, три: собственный пример России в деле успешного продвижения экономических реформ и повышения жизненного уровня населения, свобода доступа стран-партнеров по СНГ на рынки друг друга, обеспечивающая выживание прежде всего уже сложившегося в этих странах экономического потенциала, наконец, взаимопомощь постсоветских государств, что вряд ли возможно в реальности без определенной дополнительной нагрузки на российский бюджет. Прогресс в развитии высокотехнологичных отраслей российской промышленности также во многом мог бы быть ориентирован на постсоветские рынки, где у некоторых из этих отраслей все же больше шансов на успех, чем на других остроконкурентных мировых рынках.
В моем представлении, вся геополитическая игра на постсоветском пространстве сводится сегодня преимущественно к следующему: что вперед — выход российской экономики из кризиса и начало ее быстрого подъема или пока весьма сомнительное, но возможное резкое обострение мировой ситуации на рынках нефти и газа, которое подтолкнет США и их союзников к активному освоению не на словах, а на деле ресурсов Каспийского региона? Однако сегодня, по крайней мере, дело выглядит таким образом, что действительная потребность мировых рынков в каспийских ресурсах вряд ли станет очень уж ощутимой раньше, чем через несколько десятилетий.
Мне лично кажется, что никакой особой геополитики нам сегодня не нужно. Нам нужна прежде всего и больше всего система обычных, общепринятых мер, направленных на всяческое стимулирование нашего выхода на мировые рынки. Это, конечно, борьба против дискриминации нашей продукции и недобросовестных методов конкуренции, включая политическое давление (например история с продажей российских криогенных двигателей Индии или попытки воспрепятствовать участию России в развитии атомной энергетики Ирана). Это государственное страхование и государственная дипломатическая, налоговая, кредитная и прочая поддержка российского экспорта, в особенности продукции высокотехнологичных отраслей, уже имеющих или постепенно завоевывающих солидную репутацию у наших зарубежных партнеров. Наконец, это (последние по счету, но первые по важности) все наши внутренние социально-экономические преобразования, направленные на резкий рост конкурентоспособности, качества и научно-технического уровня отечественной продукции. Не думаю, что мы на веки вечные обречены быть преимущественно лишь экспортерами товаров топливно-сырьевой группы: российская ядерная энергетика, авиакосмическая промышленность, производство современных вооружений и ряд других высокотехнологичных отраслей уже сегодня имеют весьма неплохие перспективы.
И для этого, думаю, вовсе не обязательно строить какие-то грандиозные геополитические конструкции вроде, например, треугольника Россия-Китай-Индия. Но вот радикально поднять общий уровень конкурентоспособности России, не только сохранить, но и дать новый толчок развитию научно-технического потенциала страны — это задача, не решив которую нечего и надеяться занять когда-нибудь достойное место во все более и более глобализируемой мировой экономике и на мировых рынках.
— Все последние годы я продолжал настаивать на одном: за свою многовековую историю Россия перепробовала все, какие только можно было представить себе, национальные и, соответственно, тотальные по своему охвату идеи. До конца, по-моему, использован и фактор возможного врага: я лично не верю, что Россию можно сегодня всерьез и надолго сплотить на основе антиамериканизма, или антиевропеизма (включая традиционное недоверие к Германии), или «желтой опасности», или «исламского фундаментализма», или борьбы против какого-то внутреннего врага. По-моему убеждению, российский народ просто устал от тех невероятных масштабов крови и насилия, которое ему довелось испытать в XX веке. Конечно, и сегодня российский человек готов защищаться против врага (последняя чеченская компания это показала), но такая защита, как, думаю, сегодня понимают все, — это не то, на чем можно построить процветающее государство и нормальную человеческую жизнь.
