в землю живыми.
Осенью восемнадцатого года, накануне первой годовщины Октябрьской революции, рабочие Чимионского нефтепромысла постановили в честь великого события организовать в ближайшем кишлаке Чимион бедняцкий комитет.
Выборы состоялись в базарный день, когда на кишлачной площади собрались все жители. Командир красногвардейской охраны промыслов казак Ефим Юфимец открыл митинг и предложил дехканам избрать комитет. Семь самых бедных кишлачников были названы кандидатами, и народ проголосовал за них.
— Ну вот, — сказал Юфимец. — У вас теперь своя Советская власть. — Потом повернулся к рычащим и улюлюкающим баям и предупредил: — Кто хоть пальцем тронет власть бедняков, тому головы не сносить!
Это было утром 6 ноября, а уже вечером на промыслы прискакал гонец и сообщил страшную новость: после митинга бедняцкий комитет собрался в реквизированном байском доме, чтобы обсудить свои вопросы. Не успели рассесться, как налетела банда басмачей и порубила всех шашками.
Юфимец приказал трубить тревогу. Красногвардейцы поскакали в кишлак, но басмачей и след простыл.
Борьба за первые ростки будущего была суровой. Нам приходилось клинками, винтовками защищать активистов, поднявших голову и утверждавших право бедняков на счастье. С тревожным сердцем мы покидали кишлаки, где только что родились комитеты, и, прощаясь, обнимали товарищей. Кто знал, встретимся ли снова. Им предстояло бороться одним, держать знамя в невероятно тяжелых условиях, когда вокруг беснуются озверевшие враги, а темной ночью за околицей подстерегает басмаческий нож. И они не робели. Не робели перед смертью, что постоянно угрожала им.
Это был подвиг. Подвиг, который история назвала очень скромно — деятельностью комитетов бедноты. И только… Но мы знали, что это такое. В ветер и дождь, в мороз и бурю мы летели на выручку товарищам и иногда не поспевали. Лишь пепел костров — костров, на которых сожгли людей, встречал нас, а также слезы сирот…
«КТО БЫЛ НИЧЕМ…»
В тридцати километрах от Коканда стоит кишлак Юлгунзар. Типичный кишлак Ферганской долины. Такие же, как везде, глинобитные дома, такие же узкие улицы, сдавленные глухими дувалами. Те же журчащие арыки и стройные тополя, бросающие длинные тени на Пыльную дорогу. Но вот базар здесь особенный. Прежде всего он велик, во-вторых, необыкновенно люден. В базарные дни сюда стекаются огромные толпы народа. Густой туман от пыли стоит над Юлгунзаром с восхода до заката солнца. Кажется, будто песчаная буря разыгралась над селением и никак не может утихнуть. Еще бы! Тысячи босых ног, тысячи кавуш и сапог, копыт лошадей, овец, коз, мохнатые лапы верблюдов — все месят горячую пыль, и она дымится, окутывая желтым мраком базар. Гудит, не смолкая, человеческое море, ржут кони, истошно вопят ишаки. Торгует Юлгунзар.
В такой шумный, базарный день, считающийся на Востоке праздничным, наш отряд въехал в Юлгунзар. Мы были утомлены дорогой и нестерпимым летним зноем. Под гимнастерками струился едкий горячий пот, во рту пересохло. Около большой чайханы мы спешились, привязали лошадей в тени деревьев, а сами спустились к арыкам, чтобы умыться. Прохладная и чистая вода, которой так славится Фергана, вернула нам бодрость, избавила от пыли. Мы плескались, словно утята, фыркали от удовольствия.
На айване нас уже ждал чай. Я первым поднялся на террасу и устроился на кошме, рядом со стариками, утолявшими жажду из маленьких пиал. Едва мои ноги скрестились по узбекскому обычаю, как один из седобородых гостеприимно предложил мне разделить с ними трапезу. Я принял пиалу, на четверть наполненную крепким чаем, и отпил глоток.
Этикет требует от гостя молчания. Неудобно сразу вмешиваться в чужой разговор, и я спокойно отхлебывал обжигающий губы напиток, приглядывался к собеседникам, прислушивался к их словам. Они говорили о чем-то своем, а потом смолкли. Мне показалось, что они смущены моим присутствием — глаза стариков довольно красноречиво объясняли их состояние. А может быть, мне так показалось. Во всяком случае что-то озадачило седобородых, и я попытался нарушить неприятную для меня тишину:
— Не помещал ли я вашей беседе?
— О нет, — оживились старики. — Мы рады гостю.
— Так что же вас смущает, уважаемые?
Мой сосед со смущенной улыбкой произнес:
— А вы не обидетесь?
— Да нет же. Говорите!
Помолчав минуту, седобородый, сидевший рядом, тихо, почти шепотом, спросил:
— Вы не будете никого раздевать?
Признаться, такого вопроса я не ожидал. Вернее, не смог сразу взять в толк, о чем идет речь. Невольно вырвалось изумление:
— То есть как раздевать?
Удивление мое было таким искренним, что седобородые рассмеялись. Рассмеялись весело. Робость с них как рукой сияло.
— Да тут недавно раздевали людей…
И мой сосед рассказал.
В прошлый четверг — базарный день — сборщики налогов, присланные «хозяином» этого района Ишматом-байбачой, обходили рынок и взимали налоги с «верблюда, лошади, овцы». Они постоянно собирают эту «подать' в Юлгунзаре. В тот четверг они успели обойти половину рынка и набить хурджуны рисом, кишмишом, засунуть за бельбаги пачки денег. И вот, откуда ни возьмись, летит красный отряд. Басмачи прыгнули на своих лошадей и дай бог ноги! Разбежался и базар. Народ думал, будет бой, все попрятались.
Через какие-нибудь полчаса все успокоились. Люди поняли, что опасности нет, и вернулись на площадь. Торговля возобновилась. Опять поднялась над базаром туманная пыль.
Бойцы красного отряда вместе с командиром тоже вышли на рынок. Они толкались среди продавцов, приглядывались, заговаривали с дехканами, но ничего не покупали. На восточном базаре, где любят долго и обстоятельно торговаться, осторожный покупатель не вызывает удивления — пусть смотрит, думает, решает, спрашивает, пробует. Продавцы терпеливы. Что-нибудь все-таки купит. Однако красноармейцы ничего не купили в тот день.
И вообще то, что произошло потом, поразило базар, привело в изумление всех жителей кишлака. Командир отряда выбрал из толпы десяток самых бедных, самых оборванных дехкан и десять самых богатых по виду, самых нарядных и толстых баев. Тех и других вывели на середину площади, на высокое и видное место.
Как и полчаса назад, торговля прекратилась. Но никто не убежал с базара. Наоборот, все бросились к центру, где стояли друг против друга десять батраков и десять баев, и окружили их любопытным кольцом. Люди ждали событий. Кто предполагал, что баев будут судить за пособничество басмачам, кто считал, что у них отберут золото, зашитое в халатах. Но ни то ни другое не оправдалось.
Командир отряда предложил всем двадцати раздеться. Не догола, конечно. Требование вызвало полную растерянность. Люди не могли понять затеи. Первое, что пришло каждому в голову, — расстрел. Зачем же иначе раздеваться. И снова ошиблись. Командир сказал:
— Всю жизнь буржуи обирали бедных. Они наряжались в шелка, а народ ходил в рубищах. Посмотрите на этих батраков — одни заплаты. Тощие животы. Зато баи отрастили брюхо — не обхватишь. Настало время установить справедливость. Пусть буржуи походят в лохмотьях, а бедняки наденут шелковые халаты…
Толпа весело загудела. Идея красного командира пришлась дехканам по душе. Но сами виновники события отнеслись к предложению отрицательно — баи негодовали, грозились, призывали на большевиков гнев аллаха, бедняки молчали, потупив головы. Затея не столько смутила их, сколько напугала. Они,
