них — к партизанам, которые щедро платят за каждый грамм солдатской слюны. Потом на голову патруля может обрушиться неизвестно откуда взявшаяся мина с маркерным наведением. Иногда маркерная пуля находит любителя сморкаться прямо на периметре. Стоит такому дурню высунуться из блиндажа — и его череп лопается, как перезревший арбуз. Короче, нельзя давать себе поблажки. Не расслабляться. Начнешь мечтать о доме — проморгаешь снайпера и подставишь товарищей. Все ясно? Так точно. Вопросы? Никак нет.
— Это ж надо — горные, хер бы их побрал, волки! — хмыкнул капрал, когда они оказались за дверью.
— А почему волки? — спросил Брук, которому при виде путаницы подземных переходов на ум приходили разве что термиты-переростки.
— Это все от офицеров, мать их. Ширинки не расстегнут без своей поэзии. У них куда ни плюнь — кругом боевые традиции. Слыхал про Арлийский марш?
— Нет.
— Это про нас. Двести миль ускоренного марша под непрерывным огнем. Тем и прославились.
— Двести миль под обстрелом? — удивился Брук. — Нам ничего не рассказывали про это наступление.
— Наступление, держи карман. На Арло повстанцы так дали нам под зад, что пришлось бросить всю технику и драпать. Потеряли чуть не половину бригады. Так что по традиции офицеры у нас сплошь герои. Жаль, недолго. Вон, глянь, — капрал снял шлем и кивком указал на подобие доски почета — длинный раскладной стенд с изображениями преувеличенно серьезных молодых парней. — Наши трупаки. Аллея почета.
Брук повернулся и принялся разглядывать залитые в пластик фото. Ему казалось, все происходит во сне. Вот сейчас он как следует повернется, вдохнет поглубже и проснется в тесной палатке, наполненной запахом пыли и смазки для обуви…
Он сделал глубокий вдох. Узкий коридор с черными плетьми кабелей под потолком никуда ни делся. К запаху краски примешивался горьковатый привкус сухой плесени. Сон продолжался.
В тусклом свете потолочных плафонов все офицеры казались на одно лицо. Некоторые позировали с оружием в руках, кого-то запечатлели за обедом, кого-то — со знаменем за плечом. Под фотографиями убористым шрифтом были перечислены славные деяния погибших. Над стендом красовалась белая стрелка с надписью «Пожарный гидрант».
— Тебя как зовут, новичок?
— Меня? Брук.
— Как? — переспросил капрал.
— Брук.
— Пру-ук? Пердеж собачий, а не имя.
Брук промолчал. После краткого знакомства с прославленными «Горными волками» отбросы мероанского Города казались ему едва ли не сливками общества.
— Ловко ты ротного уделал, — похвалил капрал. — Здесь так и надо. Иди, найди себе койку. Прямо, потом по левому рукаву, коридор 5А. Третья дверь направо после перекрестка. Объявят тревогу — не суетись. Жди, когда вызовут, понял?
— Понял.
— Прачечная уровнем ниже, — бросил капрал на прощание. — Воняешь, как дохлая крыса.
Он юркнул в дверь с полустертой надписью, и Брук наконец-то остался один. События последних суток выжали его словно лимон. Ему было не по себе от витавшей над этой странной местностью тенью угрозы; речь людей вокруг была незнакомой; бетонные стены сдавливали его со всех сторон, глаза были воспалены от вездесущей пыли; ему зверски хотелось есть, а еще больше — вымыться. Ноги гудели от усталости.
И, тем не менее, его распирало от радости.
«Главное, — думал Брук, считая железные двери, — что я — это все еще я».
Оставалась сущая безделица — выжить.
