деревья, затуманился лес за рекой, и такое легкое, удивительно похожее на сон забытье без боли овладело им.
Так он лежал некоторое время и, наконец, открыл глаза. Осмотрелся. Рядом в канаве, тяжко дыша, барахталась выбившаяся из сил лошадь. Потом до его слуха дошел какой-то неясный гул. Он прислушался. Это были голоса.
В голове шумело, и он не мог определить, с какой стороны наплывали звуки. Одно становилось для него ясным, что это зловеще гудела, скрежатала зубами приближающаяся смерть.
Но нет, он, Парфентий Гречаный, не дастся ей в руки. Не из такого он десятка.
Около откинутой правой руки лежал его наган. Парфентий взял его, смахнул комья налипшего снега и проверил барабан. В барабане был только один патрон.
— Мало, — с горечью и досадой подумал Парфентий. — А как они нужны здесь, эх, как нужны!
Шум приближался. Теперь голоса уже слышались хорошо.
— Они идут! — снова пронеслось в голове. — Бежать! — решил Парфентий. Он сделал усилие и попытался встать, но не смог. Вывих левой руки при падении причинял страшную боль. Еще сильнее закружилась голова, перед глазами поплыли знакомые желтые круги.
А шум был совсем близко, и между стволами деревьев маячили серые бесформенные фигуры. И мгновенно исчезла боль и какая-то дикая, нечеловеческая сила подняла Парфентия. Он встал и, не оглядываясь, побежал к крутому спуску вниз к берегу. Позади гудели голоса. Все громче, все ближе.
Но нет, Парфентий Гречаный не дастся в руки врага, как не дался он, его любимый герой. И вмиг воображению Парфентия представилось чудесное видение. Осенняя непогода, на экране — седые волны угрюмого Урал-реки. Человек в черной папахе. На белизне рубашки у плеча — алое пятно. Застигнутый врагами, бежит Василий Чапаев к реке, бросается в ее бурные волны и… звучат в ушах Парфентия слова незабываемой песни;
Но в слова любимой песни неожиданно ворвались другие, страшные слова:
— Сда-ва-а-а-а-айсь!
Все ближе берег, все глубже и глубже снег, все меньше и меньше сил. Они иссякают с каждым шагом, и кажется, что-то непомерно тяжелое повисает на плечах. Но хочется жить. Как хочется! И эта неистребимая жажда жизни влечет его вперед. Он сделал еще несколько шагов и, оступившись, упал с отвесного берега вниз.
Под ним, укутанная рыхлым покровом снега, бежала подо льдом река.
Родная Кодыма! Тебе, украсившей дни счастливого детства и юности, песнь моя! В ней сыновняя любовь за ласку чистых вод твоих, за нежный шопот камышзй. Скольких светлых, волнующих дней была ты свидетелем! Несказанно сладок был мне твой говорливый бег, когда ранней дружной весною, по взбаламученному полноводью твоему уносились к морю, к океану твои запоздалые льдинки. Я любил в ту пору бродить по топким, еще не просохшим берегам, вдыхая милый запах весенней прели, радоваться, когда пробивались на волю буйные молодые побеги трав, наливались соком прибрежные вербы, набухали на них нежные бархатные почки. А какое необъяснимое чувство рождалось в душе моей, когда в лазоревом небе с отраженными в тебе, Кодыма, облаками, пролетали над тобой журавли! И мне казалось тогда, что их сильные крылья несут в поднебесье мою молодость.
Милая сердцу Кодыма! Сколько радости и счастья находил я в прохладных струях твоих. Опаленный степным полуденным солнцем, я бежал к тебе, и ты прохладой своей прочь уносила усталость.
Ты, верная помощница и друг, прими благодарность и низкий поклон…
— Сда-а-а-а-ва-а-айсь! — ревело сразу несколько глоток.
Юноша стоял, окруженный налитыми кровью глазами и хрипящими пастями, из которых несло смрадным духом самогонного перегара.
— Сдавайсь! — прорычал кто-то, шагнув к нему.
Парфентий собрал остаток сил только для того, чтобы выпрямиться и встретить смерть, как подобает смелым. Усталое, бледное лицо его было спокойно. В голубых глазах горели ненависть и презрение.
— Чапаев не сдавался, и я не сдамся! — крикнул он громко и выстрелил себе в сердце.
Разом смолкли голоса. И только эхо подхватило последние гордые слова и, размножая их, понесло вдаль, чтобы услышали все.
И уставив налитые кровью глаза, смотрели живые, которым суждена смерть, на мертвого, которому суждено бессмертие.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Из-за дальнего холма глянуло ласковое солнце. Его горячие лучи хлынули на широкие нивы, на кудрявые вершины деревьев, на тихую гладь реки, зажгли над могилой рубиновую звезду.
Тихо в зеленой, тенистой роще. Ласковый весенний ветерок осторожно колышет молодые листочки, как бы боясь потревожить величавый покой.
На гранитном памятнике золотом высечены имена Парфентия Гречаного и его боевых товарищей, отдавших жизнь за Родину, за мир, за счастье человечества.
Не зарастает тропа к величавому гранитному обелиску. Народ свято чтит память юных героев. Именем «Партизанской искры» называются школы, колхозы. Славное имя Парфентия Гречаного носят пионерские отряды на Одесщине. О крымских патриотах-подпольщиках слагают песни, поэмы. У их могилы комсомольцы и пионеры дают клятву беззаветно любить Родину и быть такими же стойкими и бесстрашными в борьбе с врагами, как Владимир Степанович Моргуненко, как Парфептий Гречаный, Дмитрий Попик, Михаил Клименюк, Михаил Кравец, Соня Кошевенко, Полина Попик… Они не умерли, они идут с нами.
СЕРГЕЙ ПОЛЯКОВ
Сергей Павлович Поляков родился 10-го ноября 1906 года в Москве в семье рабочего.
Рано потеряв родителей, воспитывался в детских домах. В послереволюционные годы много ездил по стране в поисках заработка Был сапожным, плотничьим подмастерьем В 1924 году, закончив Московскую механико-электротехническую школу, работал слесарем.
В 1929 году окончил рабфак Искусств им. А. В. Луначарского и в 1932 году Театральный Институт (ГИТИС). Работал актером в Московском «Театре Революции» и «Реалистическом театре» (Н. П. Охлопкова), снимался в кино.
Писать начал с 1938 года в Одессе. Несколько рассказов было напечатано в одесских газетах.
С первых и до последних дней Великой Отечественной войны сражался на фронтах как рядовой боец-артиллерист Был три раза ранен Награжден орденами: «Отечественной войны» 1-й степени, «Красной
