Макамы

А сколько людей здесь я видывал прежде
И Мейю — здесь все о ней напоминает.

Я к ней подходил, словно к нежной газели,
Что видит чужого — и прочь убегает.

Меня не пускал к ней ревнивец, который
Ее охраняет, за ней наблюдает.

Дойдет моя песня до Имруулкайса[26] —
Ведь каждый прохожий ее повторяет.

Хула моя к Имруулкайсу прилипла,
Как злая болячка его донимает.

Да полно! Поймут ли насмешку мурриты —
Ведь камень ни чувства, ни чести не знает!

Средь них не найдешь благородного духом
Героя, что племя свое защищает.

Испачканы грязью из лужи упреков,
В которую каждый муррит попадает.

Они — что куски неотделанной кожи,
Когда их дубильщик и мнет и пинает.

Их глаз не заметит поступков прекрасных,
А ухо красивым речам не внимает.

Их взрослые дочери — старые девы:
Жениться на них ведь никто не желает!

Когда Зу-р-Румма дошел до этого стиха, человек, спящий возле верблюдицы, проснулся, стал протирать глаза и сказал:

— Это жалкий Зу-р-Руммка мешает мне спать какими-то корявыми стихами, которые никто и передавать не захочет?

Я спросил:

— Гайлан, кто это?

Он ответил:

— Ал-Фараздак.

При этом Зу-р-Румма распалился и продолжил стихи:

Подлее же прочих — отродье Муджаши[27]!
Пусть облако землю их не поливает!

Они неспособны к делам благородным —
Их низость, как путы, вперед не пускает.

Я подумал: «Теперь ал-Фараздак разозлится, возмутится и сочинит сатиру на Зу-р-Румму и на все его племя». Но, клянусь Богом, ал-Фараздак сказал только:

— Позор тебе, Зу-р-Руммка, неужели ты выступаешь против такого, как я, с крадеными стихами?

Потом он снова погрузился в сон, как будто ничего не слышал.

А Зу-р-Румма пустился в путь, и я вместе с ним, и все время, пока мы не расстались, я видел, что он чувствует себя униженным.

АЗЕРБАЙДЖАНСКАЯ МАКАМА (восьмая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Когда подол моего богатства стал таким длинным, что я мог им подпоясываться, заподозрили меня в том, что деньги я тайком воровал или разбоем добывал. И когда я понял, что никто мне не может помочь, оседлал верблюдов и пустился в темную ночь. Проезжал я местами, куда звери не забегают, птицы не залетают. Наконец землю страха я миновал и в края безопасности попал. Я до Азербайджана добрался, когда верблюды мои усталостью были крепко прибиты, а у коней начисто стерлись копыта.

Хотели пробыть всего три дня и уехать прочь,
Но так нам понравилось, что месяц гостили там.

Однажды, прохаживаясь по рынку, я вдруг увидел человека — он опирался на посошок и нес на плече небольшой бурдючок. Он был в калансуве[28], обернут фугой[29], ноги в сандалии обуты. Он заговорил громким голосом:

— О Боже, все создающий и повторяющий, оживляющий кости и уничтожающий! О тот, кто выводит утреннюю зарю, рассекая тьму, так что светило ходит по кругу, послушно ему! Тот, кто проливает нам